Григорий Шаргородский - Демонолог

— Да ладно тебе, — отмахнулся профессор. Научная жизнь не оставила и следа от его казацкого прошлого. — Ты лучше послушай, что я узнал о морхах.

— Проф, это, конечно, интересно, но точно не повод, чтобы сзывать сюда всех тварей в ночном лесу.

Ученый упрека не заметил и только отмахнулся.

— Морхи, как и дари, были созданы искусственно. Они проектировались как чернорабочие при строительстве. Здесь, — профессор ткнул пальцем в текст на свитке, — также объясняется их тяга к мясу людей и собственных родичей. Огромные массы рабочих было трудно прокормить. К тому же на работах возникла проблема травматизма. Древние управленцы нашли интересный способ разом решить проблему пропитания и утилизации покалечившихся рабочих.

— Проф, мне показалось или ты действительно восхищен гениальностью этого организационного решения? — вкрадчиво спросил я. — Не ты ли совсем недавно убивался, вспоминая жестокость древних магов? На морхов мне наплевать, и при необходимости я готов вырезать их до последнего экземпляра. Но, во-первых, когда-то они были людьми, а во-вторых, в отношении кого бы ни применялось «гениальное» решение кормить рабочих их мертвыми коллегами, я этого применяльщика задушил бы собственными руками.

Профессор сначала хотел что-то возразить, но промолчал. Затем даже покраснел. Если честно, мне было его жаль — перед увлеченным своим делом ученым открывался удивительный мир древнего могущества. К некоторым возможностям этого мира он даже смог прикоснуться. Натура ученого требовала максимальной собранности и отстраненности.

Он конечно же восхищался разумным решением нетривиальной задачи, совершенно не углубляясь в моральные аспекты. Но ведь от этого они никуда не девались. Кто-то из древних «администраторов» принял решение, а послушные и увлеченные своим делом до полной потери связи с реальностью маги выполнили приказ — как результат тысячи лет морхи жрали друг друга и всех, до кого могли дотянуться. Их любовь к человеческому мясу не была результатом извращений или неправильного воспитания — все было заложено генетически.

Я не жалел монстров, с которыми нам еще предстоит общаться ближе, чем хочется, но больше всего мне хотелось подержаться за горло тех, кто сотворил из обычных людей не просто уродов, а еще и каннибалов. И все только для того, чтобы они стали эффективными чернорабочими на строительстве.

Так, стоп!

За моральными терзаниями я едва не упустил важную мысль.

— Проф, если они работали на строительстве, почему лесные морхи не могут подходить к дороге?

— Не знаю, — пожал плечами Урген, с трудом отрываясь от внутренней борьбы холодного ученого разума и интеллигента.

— Вот этим бы и занялся, а то выискиваешь в бумажках всякую ерунду.

Новое направление в изысканиях тут же стало якорем, за который зацепился ученый разум, задавив остатки сопротивления ранимой души доброго человека.

— Так, где-то в свитке номер шестнадцать было упоминание… — начал бормотать себе под нос профессор, постепенно вытаскивая все новые свитки и разбрасывая их вокруг костра.

Под это бормотание я и уснул.

Следующий день начался совершенно обычно — все та же тоннелеобразная дорога и лес вокруг, но начиная с полудня нас ждали большие сюрпризы.

Впереди над дорогой появился просвет, но подобных прогалин в лесном тоннеле и до этого было множество, так что практически все подняли взгляд к голубому небу, устав от сероватого полумрака лесной тени.

— Святой Герберт! — ошарашенно выдохнул Урген, который, в отличие от всех, смотрел не вверх, а по сторонам.

Я осмотрелся и пораженно замер — мы оказались посреди гигантского города. Похоже, древние строители оставили на обочинах дороги место для культурных насаждений, которые за века слились с джунглями. И вот теперь эти заросли послужили ширмой, внезапно открывшей нам вид на город. Вид совершенно фантастический.

Любимой геометрический фигурой древних строителей был усеченный конус. Тысячи сужающихся кверху зданий разной высоты — от десяти до сотни метров — были разбросаны по сторонам от высокой насыпи центральной дороги, на которой мы и находились. Строившие дорогу мастера постарались и здесь — буйные заросли проникли в город только в тех местах, где им было позволено. Иначе объяснить то, что джунгли росли здесь только ровными рядами и кругами, было невозможно.

Я всегда считал, что обладаю изрядным словарным запасом, но, чтобы описать увиденное в полной мере, он оказался слишком скуден. Каждый дом представлял собой уникальное, непохожее на окружающие — несмотря на единую форму — произведение архитектурного искусства, и все же среди этого разнообразия имелись настоящие жемчужины. Слева от нас виднелся ряд зданий, построенных, как по линейке, с постепенно возрастающей высотой. Самое маленькое из них имело темно-коричневый цвет, а последующие становились светлее, вплоть до стоящего крайним гиганта, который сверкал на солнце округлыми боками цвета кофе с молоком. Конечно, все это было припорошено пылью и осыпано следами вековой эрозии, но воображение неизменно утягивало мозг в далекое прошлое — времена, когда этот город сверкал первозданными красками. Чуть дальше за «лесенкой дурачков» виднелись приземистые конусы мозаичной раскраски, а за ними в небо вонзались серые иглы тех же конусов, только очень тонких и высоких.

Справа, как великан в окружении карликов, возвышалась громада приземистого, низко усеченного и оттого похожего на шайбу исполина. К нему с насыпи главной дороги вел спуск.

Я конечно же ждал подобной реакции и вовремя успел среагировать на действия Ургена, потянувшего уздечку своего коня вправо.

— Проф, мы не поедем туда.

— Ты меня не остановишь! — едва не взвизгнул профессор.

Я его прекрасно понимал — удивительные тайны и открытия, ждущие любого исследователя древнего города, манили даже меня, что уж говорить об этом информационном наркомане.

Спорить я не стал, лишь разрешающе кивнул Шипу и Змею. «Ящеры» просчитали ситуацию быстрее меня и уже подъезжали к коню Ургена с другой стороны.

Свалить и связать давно забывшего казацкие тренировки ученого было делом пары секунд. Затем он был вновь взгроможден на лошадь, и я направил отряд дальше, не обращая внимания на приступы собственного любопытства и матерные вопли Ургена. Половина вылетающих из него слов были русскими, явно подслушанными у меня.

Да уж, велик и могуч наш язык, особенно в деле выплескивания как положительных, так и отрицательных эмоций. Давно заметил, что большая часть отколовшихся от Союза народов разговаривают на родном языке, а матерятся на русском.

— Все, развяжите меня, сволочи, — проворчал профессор через полчаса после того, как зелень вновь закрыла от нас наследие древней цивилизации.