Кэйтлин Свит - Узор из шрамов

— Мама рассказывала, что в деревне моей бабушки в начале осени всегда появлялось много бабочек. Я подумывала туда отправиться, а теперь точно поеду. — Она сняла с шеи серебряную цепочку, на которой висел рубин.

— Нет, — сказала я, когда она протянула цепочку мне. — Она слишком дорогая…

Девушка кивнула.

— Мне она тоже была дорога, и довольно долго. Теперь она мне больше не нужна. Возьми ее, Нола, и спасибо. Ты единственная в этом городе, кого мне будет не хватать.

Когда она ушла, я собрала ячмень и высыпала его рядом с зеркалом. Зеркало, завернутое в ткань, зерно, кубок с водой, в которой плавал воск, старое дерево и резьба. Теперь все это стало моим, поскольку Игранзи больше нет. За две недели, прошедшие со дня ее смерти, у меня было много посетителей, гораздо больше, чем прежде.

Хозяйка, конечно, это заметила. Однажды днем, придя за своей долей, она сказала:

— Кожа и акцент Игранзи делали ее диковиной, и многие годы это было хорошо. Но потом она состарилась, да еще этот горб… — Ее передернуло, словно она прогоняла муху. — Я рада, что она умерла. Ты оказалась гораздо лучше, чем можно было представить, когда ты только здесь появилась, с грязью под ногтями и насекомыми в волосах. Мы друг другу пригодимся.

Я должна была почувствовать гордость или хотя бы обрадоваться. Но, сидя среди инструментов прорицания, которые теперь принадлежали мне, я ощущала внутри себя только пустоту.

Возможно, из-за этого чувства я не заметила его приближения. Я надевала на шею цепочку и услышала шаги по деревянным мосткам. Когда я подняла голову, он стоял напротив.

— Нола, — сказал он. Рассветные часы сменились утром, золотистый свет превращался в белый, и я прищурилась, чтобы его разглядеть.

— Орло, — спокойно сказала я, будто ждала его, и сложила руки на коленях. Ладони покрылись потом, выдавая фальшь моего спокойствия.

— Я пришел к вам с Игранзи — к вам обеим, — потому что нашел Прандела в борделе у западных ворот, но разминулся с ним всего на миг. А сейчас услышал… Хозяйка сказала, что Игранзи…

«У него безумные глаза, — подумала я, — слишком черные, наполовину в Ином мире или где-то еще, далеко отсюда». Он потер ладонью щетину, которая была гуще и темнее, чем в последний раз.

— Она была старой, — ответила я, хотя эти слова раздражали меня, когда их произносили другие.

Он сказал:

— Да. Но все равно жаль, что она умерла, и так скоро после Ченн.

Я сцепила руки, которые начали дрожать.

— Спасибо. Я… я по ним очень скучаю.

Он присел у камня, и его лицо оказалось вровень с моим.

— Что ты будешь делать?

Я посмотрела в беспокойную тьму его глаз.

— Останусь здесь. — Эти слова прозвучали столь же фальшиво, как и слова об Игранзи. — Буду прорицательницей в борделе. Меня просила Хозяйка, и ко мне уже приходит много посетителей.

Он улыбнулся, подняв бровь цвета мёда.

— Говоришь ты не слишком уверенно. У тебя есть другой выбор?

— Нет. — Я произнесла это слишком быстро и резко, и слово отразилось эхом в пространстве между нами. Внезапно во мне возникли образы, словно я вызвала их в зеркале: девушка, окруженная бабочками, моя рука на каменной стене замка, лицо Ченн с ее тайнами. — Нет, — повторила я, прогнав эти картины и вновь увидев двор. — Я должна быть здесь.

— Понимаю. — Орло медлил. Он склонив голову набок, будто прислушиваясь к голосу, который я слышать не могла. — Но подумай, Нола, — продолжил он, вновь глядя на меня. — Подумай о своей безопасности. Прандел охотится на девушек вроде тебя, и было бы лучше, если бы…

— Нола! — С приходом лета Бардрем обрел новый голос. Он был таким глубоким, что иногда я его не узнавала, как сейчас, приходя в себя после прорицания и взглядов Орло.

— Нола, — повторил Бардрем, сходя с деревянных мостков на траву (прекрасную мягкую траву, которая доживала лишь до середины лета, когда жара высушивала ее до желтизны). — Кто это?

Мы с Орло встали. Орло был выше Бардрема, но ненамного, что меня удивило.

— Это мастер Орло, я тебе о нем рассказывала. Он ищет Прандела, который убил Ченн.

— А, — сказал Бардрем. — Человек из замка.

Орло склонил голову.

— Все верно. А кто ты?

— Бардрем, — сказал он прежде, чем я успела ответить за него. — Повар и поэт.

Я со страхом покосилась на Орло и не удивилась, когда он поднял бровь.

— Не думаю, что у нас в замке есть такая работа. Обычаи нижнего города продолжают меня изумлять.

— Может, вы имели в виду «забавлять»?

— Бардрем! — прошипела я.

Он поднял руку.

— Нет, Нола, погоди. У меня есть вопрос к мастеру Орло. Почему важный провидец из замка приходит в нижний город в поисках девушки?

— Убийца, — процедил Орло. — Я ищу убийцу, который тоже когда-то был важным провидцем из замка.

— Да, — быстро сказала я, — я же тебе говорила, Бардрем…

— О, ты говорила… и я должен этому верить?

— Бардрем, прекрати! Он из замка!

— С каких это пор тебя начало волновать, что происходит в замке?

— А с каких пор ты вообще перестал о чем-либо волноваться?

— Что…

Орло отошел от нас, и мы резко замолчали.

— Сейчас явно не время для спокойного и разумного разговора, — сказал он со слабой улыбкой, лишившей его слова язвительности. — Скоро я вернусь. Скоро, — повторил он, обращаясь ко мне.

Я кивнула, глядя, как он уходит в бордель. Потом развернулась к Бардрему.

— Поверить не могу! — воскликнула я, и мой голос сорвался от злости. — Наконец ты получаешь возможность поговорить о дворце с кем-то из дворца, и…

— Он мне не нравится, — тихо ответил Бардрем, и от удивления я закрыла рот. — Он выглядит как-то не так. Говорит не то. Не вписывается.

— Может, потому, что он — провидец из замка, который пришел в бордель нижнего города. Но ведь дело не в этом. Ты просто ревнуешь, Бардрем. — Я мотнула головой, словно отбрасывала за спину волосы, и топнула ногой. — Ты ревнуешь, потому что он оттуда, где хочешь быть ты, и он мужчина, и…

— А ты им восхищаешься, не забывай. Смотришь на него, как Хозяйка смотрит на шелк. И да, я ревную, да, да, да — а чего ты от меня ожидала?

Он подходил все ближе ко мне, а я пятилась, пока не уперлась спиной в дерево. Больше отступать было некуда.

— Бардрем, — сказала я, подняла руку и коснулась его груди. Я чувствовала, как бьется его сердце, чувствовала его дыхание на своих щеках, и когда я подумала, что его дыхание пахнет морковью, он меня поцеловал.

Это был неуклюжий поцелуй — прядь волос (его, разумеется), языки, стук зубов, — но я не отстранилась. Меня удержал вкус: морковь, овсянка и что-то другое, чего я не могла узнать — теплые, влажные, темные вещи, делавшие его кем-то другим.

Я не отстранилась; отстранился он. Несколько секунд он смотрел на меня, приоткрыв рот, а потом развернулся и убежал.