Кэйтлин Свит - Узор из шрамов

— Подумай об этом, — сказала я. — Подумай о правиле, которое ты нарушаешь и о котором всегда напоминаешь детям. «Вы для этого слишком важны» — помнишь?

— Когда это ты беспокоилась о правилах?

— Речь не обо мне! Речь о тебе, о том, что важно для тебя ! А кроме того, ты всегда высмеивала девушек, которые приходили к тебе и спрашивали о любви.

Она улыбнулась так, как я никогда раньше не видела — едва заметно и осторожно.

— Что ж, теперь пришла твоя очередь смеяться.

— Грасни, пожалуйста! — Еще одна мольба, хотя я понимала, что толку от этого не будет.

Из складок широкого платья она вынула медное зеркало. Оно было маленьким (уместилось на ладони). Десять лет назад Грасни привезла его сюда из дома. С ним она прорицала в свой первый раз, когда об этом попросил ее брат (у него не было дара, но он отчаянно его хотел). Она передала мне зеркало, и я его взяла. Провела пальцами по краям и, несмотря на страх, ощутила живое предвкушение.

— Скажи мне, Нола, — произнесла Грасни. — Скажи, куда приведет меня Путь.

После Селеры образы Грасни были яркими. Цветы ликаса и водопад, улыбающаяся женщина и толстые пальцы младенца. Здесь были тени, но лишь по краям.

Когда яркость ушла, я подняла глаза. Грасни прислонилась к стене. Она была бледной; темно-красные и коричневые веснушки выглядели серо-синими. На коже плясали и другие пятна, остатки моего видения, которые скоро должны были исчезнуть вместе с головокружением. Я хотела улыбнуться, попыталась, но ничего не вышло.

«Ты будешь счастлива».

— Я видела море теней. Грозовые облака и молнии.

Ее плечи опустились.

«Ты обрежешь волосы: они будут короткими, кудрявыми, и тебе это пойдет».

— Пустая колыбель.

«О нет. Пустая колыбель? Она никогда в это не поверит, решит, что я преувеличиваю, чтобы над ней посмеяться». Но она отвернулась. «Нет, это неверные слова, это ложь».

Как правда могла так громко звучать у меня в голове и не вырываться наружу? Где пути, которые он изменил и обрезал? Я должна была их найти. Я потянулась внутрь, чтобы увидеть, почувствовать, но там не было ничего, кроме белой боли. Это происходило при всех моих попытках, и я останавливалась — до сегодняшнего дня. Но теперь это было важно: она — мой друг.

— Море теней, — Грасни вновь улыбалась. Эту улыбку я знала: ее кривая «ну конечно». — Кажется, я поняла, где это. Обещаешь меня там навестить?

— Грасни, — сказала я, — прости, — хотя она все равно не понимала, что я имею в виду.

А потом с внезапностью, уничтожившей головную боль, я поняла, что должна сделать.

— Теперь моя очередь.

Она нахмурилась.

Я встала, подошла к ней и вложила в руки зеркало.

— Возьми. Посмотри мой Узор, как я смотрела твой. С того самого утра, как ты пришла ко мне с бабочками-заколками, мы все делали вместе. — Мое возбуждение было как ветер, вырывавший слова изо рта. Почему я не подумала об этом раньше? Почему? Неужели я стала такой ленивой и довольной лишь потому, что жила в замке (а не в борделе и тем более не дома), потому, что у меня был друг, а король знал мое имя? Потому, что я тоже не хотела нарушать правила прорицания?

«Нет, — сказала я себе, сжимая дрожащие руки, словно это могло меня успокоить, — просто время еще не пришло. Грасни должна была показать этот Путь, и сегодня она это сделала. Все идет, как должно, и я рада».

— Я скажу тебе то, что говорила детям, — ответила Грасни. — Ты отдаешь, а не берешь. Не делай этого только потому, что так сделала я.

— Нет, это не поэтому. Правда, я хочу, чтобы ты посмотрела. Мне нужно. Пожалуйста, Грасни. — Опять эти слова. Я затаила дыхание.

Она долго не сводила с меня глаз. В тишине пела птица. Скоро в молодой траве появятся яичные скорлупы, а иногда и сами птенцы, выпавшие из гнезда прежде, чем их крылья успели вырасти.

— Дело не в мужчине? — наконец, спросила она. — Потому что хотя бы у одной из нас должны быть возвышенные мысли.

Она хотела, чтобы я посмеялась.

— Может быть, — сказала я. — Не знаю.

Она кивнула. Еще раз взглянула на меня серо-карими глазами и села на стул, держа зеркало в левой руке.

— Скажи мне. — Так странно было говорить эти слова. Даже их звучание было необычным. Я часто слышала их, но теперь они казались мне новыми. — Скажи, что меня ждет.

Она склонила голову. Я видела ее глаза: зеркало было маленьким и таким старым, что отражение кривилось и расплывалось. Я отошла. Голова кружилась сильнее. Ноги уперлись в кровать, и я резко села. Прежде только Телдару делал это для меня (со мной), и я не могла сказать об этом Грасни. Я не могла сказать ей ничего важного — но может быть, теперь она увидит? Может, мне не понадобится голос, перо, чернила и бумага. Я вцепилась пальцами в грубую гриву тряпичной лошади и ждала, когда она поднимет глаза.

Когда она посмотрела на меня, ее глаза были черными. Я не ожидала, что удивлюсь — так было всегда, когда провидцы погружались в видения. Но Грасни видела Иной мир — мой, — и я с шумом выдохнула, отодвигаясь. Она смотрела на меня; шуршали листья, пела ночная птица, а мое сердце стучало в надежде, заглушая любые звуки. Она не двигалась, пока черный цвет не ушел, сменившись карим, и мигнула. Ее рот раскрылся, ноги вздрогнули, и зеркало выпало, звонко ударившись о пол.

— Грасни? — Мой голос сорвался.

Она облизала губы. Я подумала, что ей надо попить из кувшина у кровати, но не могла шевельнуться.

— Скала, — произнесла она хриплым шепотом. — Скала с торчащими ветвями, обожженными, черными и голыми. Не знаю, где я была. Это не твое прошлое и не твое будущее. Это… сейчас? — Она встала, но не выпрямилась; ее спина была сгорблена, как у старухи.

Я тоже встала и бросилась к ней. Старуха и пьяная — прекрасная пара.

— Ты кого-нибудь видела? — спросила я. — Кого-нибудь живого? Ты поняла, что… — Но слова застряли в горле, слишком близкие к невыразимой истине. Я протянула руки, но не успела ее коснуться: она попятилась назад.

— Что с тобой такое? — воскликнула она, повернулась и выбежала прочь. Я едва успела заметить ее слезы.

«Теперь никогда не будет, как раньше», подумала я и была права.

Грасни вернулась в мою комнату неделю спустя. Стоял сырой весенний вечер, и она замерла в дверях.

— Ты промокла, — сказала я, стараясь говорить обычным голосом. Я страшно скучала, но не хотела, чтобы она это слышала. — У тебя волосы прилипли к шее. И на пол натекло… Грасни, заходи. Посиди со мной.

Она не смотрела на меня во время занятий по истории, не смотрела, когда мы объясняли инструменты видения «малышам» (как мы называли младших учеников), и не смотрела сейчас.

— Я не могу спать, — сказала она хриплым, чужим голосом. — Боюсь, что если усну, увижу это место. Но я все равно его вижу, даже когда не сплю. Оно здесь, в голове.