Надя Яр - Пища ада

— Вышлите мои вещи в аэропорт Танаис.

— Разумеется, господин, — безо всякого удивления ответил портье.

О вещах Халлель больше не думал. За сутки судорожных поисков он ушёл на добрый десяток миль от Чиати, заблудился среди пригородов и посёлков и уже в сумерках спустился к озеру. Берег здесь был пуст — неприрученное, дикое место. Вода покоилась под темнеющими небесами. Здесь, казалось, стремительно испаряется атмосфера, и на берег вот-вот навалится чёрный космос. Через полмили на скалах высилась крепость Гешуширан, давно оставленная и пустая обитель сухих ветров. Халлель искупался, оделся и лёг на песок. Вместо овечек он принялся считать дни, которые провёл с Самири, — одиннадцать, двенадцать, тринадцать дней — но это было слишком больно, и он стал считать острия башен крепости, пока последний свет не угас и грозные чёрные камни не слились с небесами.

Всю ночь его терзали поганые сны. Песок остыл, и Халлель судорожно крутился, пытаясь зарыться в тепло, слишком усталый, чтобы встать. Вконец измученный, он даже не удивился, когда один из снов оброс плотью, дыханием и голосами. Он приоткрыл глаза. Было темным-темно, и в этой тьме над ним нависли сгустки черноты. Халлель прекрасно понял, о чём они говорили.

— У него нож.

— А он умеет с ним обращаться?

— Не-а.

— С ножом надо уметь обращаться.

— Иначе нож могут просто забрать.

— И им же и порезать.

— На кусочки.

— Могут шкуру спустить.

— Буквально.

Почему-то Халлель не испугался, даже не напрягся. Он просто смотрел из-под полуопущенных век, как шевелились, сливались, перетекали друг в друга тени. Озеро излучало слабенький свет, но глаза ночных гостей почти не светились. Халлель едва улавливал тусклые красные огоньки, острые, как раскалённые наконечники игл. Сказки ожили, пустыня и крепость извергли голодных чудовищ, а ему было не страшно. Ему было всё равно.

— Кажется, ему всё равно, — сказал один.

— Ему не страшно.

— Это не враг.

— Тогда это неинтересно.

— И не нужно.

— Не нужно.

И они отступили прочь, растворились в безмолвии и во тьме. Вот этих-то и называют «хоргор», с апатией мертвеца думал Халлель, погружаясь обратно в сон.

Он брёл по сельским улицам, узким, словно речные протоки, меж покрытых глянцевой росписью каменных оград. Эти неприступные берега скрывали внутренность просторных дворов под сводами винограда. Под сандалиями скрипела пыль. Из калитки в калитку сновали лёгкие женщины в белых шалях, несли друг дружке пакеты с пряностями, мукой, маслом. Халлель вглядывался в лица женщин. Самири не было среди них.

Он вышел на край посёлка и взошёл на шаткий висячий мост, под которым задыхался в желтоватом бурьяне ручей. На другой стороне было пусто и тихо. Меж двумя жилыми массивами зияла не застроенная дыра. Земля чуть волнилась, вздымалась невысокими полосами, как будто здесь когда-то жила река или море, а потом вода отступила. Халлелю почудились сухие остатки раковин в пыли. Поодаль у ряда мусорных баков бегали неприкаянные псы. Халлель повернул назад и пошёл по улице, ведущей к вершине холма. Он где-то потерял кепку, и солнце жгло голову. От усталости и жары он плохо соображал. Улица упиралась в небольшую площадь и колодец. Халлель опустился на колени и без спросу отхлебнул воды из ведра женщины, которая как раз тащила из колодца второе. Женщина изумлённо уставилась на него. Халлель улыбнулся ей, отполз к ближайшей стене и сел наземь в тени дикой сливы.

Сначала ноги отказывались вставать. Халлель подобрал с земли пять маленьких жёлтых слив, слегка побитых, но вообще-то очень даже ничего, и несколько минут упивался их кислой сладостью. Когда женщина ушла, он с трудом поднялся, подпрыгнул и лёг грудью на ограду. Сверху её усыпали осколками стекла, но они затупились под постоянными ласками пыльного ветра. Во дворе жила рощица старых акаций. В их сени за деревянным столом восседал грузный седой человек и пил из широкой пиалы чай. Перед ним стояло блюдо со сливами. Большой кудлатый пёс дремал, положив голову на ногу хозяина, такой же степенный, серо-седой. Скрипнула дверь. Стройная женщина вышла во двор и поставила перед отцом чайник. Халлель не увидел её лица, но узнал бы фигуру среди сотен и тысяч. Он вздрогнул. Пёс поднял голову, увидел непрошеного гостя и заворчал. Лёгкая женщина что-то сказала отцу и пошла к ограде, и Халлель зачарованно смотрел, как текут по её белой шали тени ветвей акаций.

Так он нашёл Самири и потерял надежду. За тот десяток секунд, что она пересекала двор, Халлель без тени сомнения понял, что эта женщина — чужая. Всё в ней было чуждо: одежда, походка, выражение лица. Всё беспощадно твердило ему: чужак. Она остановилась за пять шагов до ограды, положив руку на уши ворчливого пса. В глазах не было ни узнавания, ни обещания, ни опаски. Не было надежды. Халлель вдруг ощутил животом её подарок, висящий на поясе боевой нож, и на мгновение ему пригрезилась возможность очень дурного поступка, вполне достойного местных мужчин. Но это тоже было чуждым, враждебным, и злая греза тут же умерла. Самири отвернулась и пошла прочь. Она двигалась неторопливо, как будто в запасе у неё была вечность. И не одна.

— Не стоит думать о ней, — сказал попутчик.

Он что, мысли читает? — спросил себя врач; и ещё: вот что заставляет человека идти к насиженному месту, когда в его распоряжении больше половины автобуса? Тем более когда рядом сидит неприятный сосед… Потом ему стало стыдно. Он сказал себе: человек не виноват, что у него неприятная внешность; к тому же это мой соотечественник и единственный союзник, если начнётся поножовщина.

— Она беременна, — сказал Халлель. — И ей плохо. А эти…

Он махнул рукой.

— Вы ничего не можете сделать.

— Я должен. Должен…

Он стал искать возможность их переубедить, но ничего не придумывалось. В салоне царили сумерки. Халлель глянул в окно и испугался: всё небо было затянуло тьмой, а с юга с видимой скоростью шла невероятных размеров туча. Она вставала из-за горизонта, как чудовищная черно-синяя планета. Халлель различил на её поверхности вихри, схожие с оком газового гиганта Маханана. Он знал историю древнего южного царя Нима, который объявил войну Рану и повёл пятидесятитысячную армию через Гешу, да так и сгинул в невиданной силы буре, и только полтораста лет назад пустыня нехотя обнажила на радость археологам жуткую массовую могилу. Однако Халлель никогда не видел песчаных бурь и не знал того страха, который скрывается за словами «сжигающие без огня». Так звали южные ветра народы, живущие по соседству с пустыней Гешу.

А та буря тоже была страшна — много страшней — то была величайшая из бурь, порождённых пустыней в бесчисленные века. В кромешном черном и жёлтом аду с Андреем была белокожая девушка — чужая девушка — западная единобожница — золотистая россыпь веснушек, и незабудки-глаза, и пшеничные косы — и Андрей спас её. Грейс. Из-за ожогов она не могла больше идти, и Андрей нёс её на руках. Сверхчеловек-человек-бог потерял большую часть себя, утратил голос, оружие, память, власть — даже самую жизнь. Он остался в одних полотняных штанах и рубахе, бурой от пота и крови. Когда обрушилась буря, он снял с себя эту рубаху, чтобы закутать в неё лицо Грейс. Они лежали спиною к ветру в песке, и Андрей прикрывал Грейс своим телом, когда пыльные клыки Гешу пытались обглодать плоть с их костей. Андрей сберёг её и спас её — случайную попутчицу, западную единобожницу, невесту предателя, который ударил его ножом. Чужую девушку, не нужную ему ни для чего. Ни для чего.