Надя Яр - Пища ада

Господи, да неужто для этого всё-таки нужно быть богом?!

Автобус затормозил у круглого холма. Холм был правильный, рукотворный и выглядел очень старым. Он был создан из какого-то полупрозрачного камня, но когти бурь давно уже сделали поверхность матово-серой. Халлель услышал крик и втиснулся в спинку сиденья, сжав зубы. Женщину пронесли к двери, и её тёмное, с крупными каплями пота лицо моляще воззрилось на врача бездонными глазами. Глаза были полны боли. Это схватки, решил Халлель; она рожает. И тут он увидел мокрый алый подол её платья и тонкий ручеёк крови, тянущийся за ней по полу. Свет в салоне погас. Водитель выскочил из кабины и что-то прокричал. Идиоты, подумал Халлель в бессильном гневе. Она истекает кровью, у неё какой-то разрыв внутри. И они не дают даже попытаться помочь…

— Ого, — сказал попутчик. Он так и не сдвинулся с места. — Хорошо, что они Вас к ней не подпустили. Я ошибаюсь, или при нормальных родах такого кровотечения не бывает?

Халлель покачал головой. Он всё видел её глаза.

— Не бывает. А тут не больница, у Вас ни инструментов нет, ни лекарств. Она же наверняка умрёт. Если Вы попытаетесь её спасти и потерпите неудачу, Вас зарежут, а заодно и меня.

Халлель подавил неприязнь и решил, что попутчик прав. Всё равно. Её полный страдания взгляд был не случаен, он был адресован ему. Его молили о помощи.

Халлель вышел из автобуса. Кровавый след уходил по каменистой земле в убежище. Земля уже почти впитала кровь. Из холма лился тусклый керосиновый свет, и Халлель пошёл туда. Женщина лежала на трёх сдвинутых в ряд табуретках. Её белое покрывало было тёмным от крови, руки свесились вниз. Огромный живот выпирал, как гора, над маленькими холмиками грудей. Она уже не кричала — только дышала. Халлель решил войти в убежище, и будь что будет. Семь лет назад он принёс клятву врача и был готов отдать жизнь, чтобы её сдержать. Он перешагнул порог. Мужчины заступили ему путь, и у самого горла сверкнул чей-то нож. Вот и конец, равнодушно подумал Халлель и даже не обиделся на эту несправедливость. Из-за плеча человека с ножом возник книжник и пальцем отстранил лезвие.

— Я доктор, — упрямо сказал Халлель, глядя в замкнутые лица. Он был уверен, что его понимают, и повторил: — Доктор. Я хочу попытаться помочь.

У него не было с собой ничего, кроме ножа, но в убежище был кипятильник и запас воды, а на стене висел шкаф-аптечка с алым ромбом, универсальной каплей крови на дверцах. Там должен быть спирт, бинты, шприцы, вата и какие-то медикаменты, пусть даже местного производства. Рядом с ним был неплохой переводчик.

Книжник покачал головой и пошёл на Халлеля. Тому ничего не оставалось, как выйти из помещения.

— Скажите же им, — попросил он. — Вы же с севера. Вы рус. Где это видано такое? Скажите им, что я хочу только помочь.

— Я знаю, — кивнул книжник. — И они знают. Мы здесь не так глупы, как ты думаешь.

— Так в чём дело? Это что, представления о чести? Ей нельзя соприкасаться с мужчинами, с чужаками? Но я никому ничего не скажу! Клянусь Богом!

Книжник сделал рукой движение, как будто что-то отметал, и в этом была ледяная бесповоротность.

— Нет. Речь идёт о кермат , о долге. Ты единобожник.

Халлель кивнул. Ему и в голову не пришло соврать, к тому же он уже выдал себя.

— Ты западный единобожник, — сказал вари . — А мы гиперборейцы. Если эта семья примет твою помощь и ты спасёшь мать и дитя, у всего клана будет кермат перед тобой. Они должны будут пригласить тебя в дом, оказать тебе почести, одарить. Если благодаря тебе ребёнок этой женщины будет жить, ты будешь ему вторым отцом. Ты сможешь воспитывать это дитя в твоей вере, ты сможешь проповедовать её в их доме, и они не только не смогут убить тебя за это, но и вообще никак не смогут помешать. У них же будет перед тобой долг.

Халлель хотел что-то сказать и не смог. Он мог поверить в идиотские представления о мужской чести, даже в убийственные представления, но это было несравненно хуже — иллюстрация к древним хроникам ожила и вылезла в современный мир. Халлель попал в пространство войны мифов. Это было неимоверно. Это было хуже, чем хоргор.

— Я не собираюсь никого тащить ни в какую веру, — сказал он. — Я не хочу ехать к ним в гости, я ничего не хочу. Я хочу исполнить мой долг. Я тоже принёс клятву.

— Это может быть так, как ты сказал, а может — иначе. Или, может, ты сейчас сказал правду, а потом демоны помутят твой разум, и ты нарушишь слово. У Востока очень долгая память, и мы ещё знаем, чего стоят клятвы рабов Армагетто.

— Армагетто? — расхохотался Халлель. — Так я совсем не из этих! Моя вера моложе. Я человек Доброй Вести — знаешь такое? Я не имею отношения к стране бесов.

И ему показалось, что всё ещё можно спасти. Женщину можно спасти.

— Всё равно. Ты западный единобожник.

И это было всё. Конец. Да, у них и правда долгая память, понял Халлель; удивительно, как они ухитряются с такой отличной памятью жить. Это должно быть нелегко. Эти люди — герои, все вместе и каждый в отдельности.

Внезапно ударил ветер. Крупные капли воды хлестнули пыльную землю и тут же впитались. Стоял ранний сентябрь, и земля тосковала о влаге. Весной короткие, яростные дожди пробуждали затаившуюся жизнь, и скудная пустошь взрывалась буйством цветов. Один из местных мифов гласил, что первые люди проросли из капель крови Неру, упавших в сухую землю во время его битв с архонтами, во тьме в начале времён.

Халлель отвернулся и шёпотом стал молиться.

— Кому ты молишься? — спросил книжник.

— Богу, — сказал Халлель.

— Не надо. Тот, кого ты считаешь Единственным во Вселенной, на самом деле даже не бог. Не привлекай к нам глаза его слуг. Дело и так очень плохо.

— Плохо?! Так дайте мне помочь, пустите меня к ней! — закричал Халлель, теряя самообладание.

На них упала стена тьмы.

— Тебе придётся остаться в автобусе, — сказал книжник. — Не бойся. Это не ураган, автобус не унесёт. Если ты окажешься снаружи, ложись на землю на бок, спиной к ветру. Укутай голову одеждой и лежи. Буря долго не продлится.

Он повернулся и пошёл в убежище.

— Она умирает, — сказал Халлель.

— Есть вещи много хуже смерти.

Дверь из нержавеющей стали скрипнула, закрываясь.

Халлель вцепился руками в кресло. Он чувствовал, как автобус ползёт к стене убежища под грубыми толчками бури. Становилось то светлее, то снова падала ночь. Смотреть в окно Халлель избегал и даже закрыл глаза, но он чуял всем телом, как трясётся автобус, как дрожит и пытается вырваться из креплений каждая его деталь. Это было даже страшнее зрелища бури. Пустыня Гешу протянула руки на север и пыталась смять непрошеного гостя в комок. Явился, называется, в чужой дом со своим ковром… И хозяева хороши. «Есть вещи много хуже смерти…»