Клайв Льюис - Хроники Нарнии

— Здесь мы с тобой и расположимся, Эдмунд, — сказал Каспиан. — Родич ваш пусть занимает койку, а нам, думаю, будет неплохо и в гамаках.

— Прошу дозволения вашего величества… — начал было Дриниан, но Каспиан не дал ему договорить.

— Нет уж, капитан, все споры на сей счет окончены. Вы с Ринсом (Ринсом звали помощника капитана) ведете корабль, и у вас полно дел даже вечерами, когда мы можем распевать песенки да тешить друг друга байками. Вам нужно находиться ближе к палубе, так что оставайтесь в верхней каюте. Нам с королем Эдмундом сгодится и эта. Ну а как дела у нашего третьего гостя?

Несчастный, позеленевший Юстейс сглотнул и жалобно спросил, скоро ли закончится шторм?

— Какой еще шторм? — не понял Каспиан, а Дриниан так и вовсе покатился со смеху.

— Ну и шуточка! — воскликнул он. — Сказанул так сказанул! Да лучшей погоды и пожелать невозможно!

— Кто это? — простонал Юстейс, — Пусть уйдет или хотя бы замолчит. У меня голова раскалывается от его рева.

— Я как раз принесла кое-что, лекарство. Выпей, и тебе станет легче, — сказала Люси.

— О-о-о! Уходите все, оставьте меня одного! — расхныкался Юстейс. Однако глоточек все же отпил, и хотя обозвал источавшее дивное благоухание снадобье «противным пойлом», щеки его порозовели, и вообще ему сделалось гораздо лучше. Чего нельзя сказать об остальных, потому как, перестав жаловаться на шторм и больную голову, он стал приставать к ним с требованием поскорее высадить его на берег и грозить, что в первом же порту обратится к британскому консулу. Но когда Рипичип, решивший, что речь идет о какой-то неизвестной ему форме поединка, полюбопытствовал, кто таков этот «консул», и с помощью какого оружия к нему обращаются, Юстейс лишь отчаянно замахал руками. Похоже, способность мыша говорить казалась ему менее странным явлением, чем неосведомленность насчет британского консула. В конце концов общими усилиями его с трудом удалось убедить в том, что корабль со всей возможной скоростью направляется к ближайшему берегу, а отослать Юстейса в Кембридж (где находился дом дядюшки Гарольда) ничуть не легче, чем отправить на Луну. Лишь после этого мальчик, дуясь и ворча, все-таки согласился переодеться в сухое и выйти на палубу.

Капитан показал гостям судно, хотя многое они уже видели. Поднявшись на полубак, обнаружили, что внутри раззолоченной драконьей шеи стоит на скамеечке впередсмотрящий, стоит себе да смотрит вперед через разинутую драконью пасть. Там же, на полубаке, находился камбуз (кто еще не выучил морской язык, знайте — это корабельная кухня), а также каюта, где жили боцман, плотник, кок (то есть повар) и старший лучник. Может показаться странным, что камбуз устроили на носу, ведь кухонный дым летит назад, и так недолго закоптить всю палубу. Но это ошибочное мнение, и связано оно с тем, что нынешние пароходы частенько плавают против ветра — так их рисуют и на картинках, по которым многие о них судят. Парусники, однако, ходят лишь по ветру, который и дым, и все кухонные запахи уносит как раз вперед. Потом поднялись на боевую площадку на вершине мачты, и гостям сделалось не по себе: сверху палуба выглядела совсем малюсенькой; чудилось, что если свалишься, так не на нее упадешь, а прямо в море.

Спустившись, перебрались на полуют, где Рине и еще один моряк несли вахту у штурвала и где за кормой поднимался вызолоченный драконий хвост, тоже полый, с невысокой лавкой внутри.

Корабль, носивший имя «Поспешающий к восходу», был гораздо меньше не только наших современных морских судов, по и тех галер, каравелл и галеонов, что бороздили моря, когда Эдмунд и Люси правили Нарнией под рукой верховного короля Питера. Дело в том, что предшественники Каспиана привели мореплавание в полный упадок. Дело обстояло просто ужасно: когда узурпатор Мираз, Каспианов дядюшка, решил отослать за море семерых неблагонадежных лордов, ему пришлось не только покупать корабль на Галме, но и нанимать галмианскую команду. Лишь с восшествием на престол Каспиана, решившего возродить былую славу Нарнии как морской державы, снова начали строить корабли, и лучшим из них, гордостью нарнианского флота, был как раз «Поспешающий к восходу». Правда, он был не слишком велик, точнее сказать, так мал, что впереди мачты, между люком, спасательной шлюпкой и клеткой с курами (которых Люси тут же покормила) почти не оставалось свободного места. Зато корабль отличался соразмерностью пропорций, благородством линий, великолепием раскраски и мастерским исполнением даже мелких деталей. Конечно, Юстейсу ничто на борту не нравилось, и он без конца похвалялся теплоходами, самолетами и подводными лодками (в которых, по замечанию Эдмунда, не смыслил ни ухом ни рылом), но Эдмунда и Люси «Поспешающий к восходу» просто очаровал. А вечером, за ужином, они увидели пламенеющий западный горизонт, ощутили соленый вкус моря и попытались представить себе неведомые земли, лежащие на востоке, и Люси просто онемела от восторга.

Что же до мыслей и чувств Юстейса, то о них вы можете узнать от него самого, поскольку на следующее утро, получив назад сухую одежду, он первым делом вытащил из кармана черную записную книжку и карандаш. С этой книженцией Юстейс не расставался и заносил туда свои отметки по разным предметам. Предметы, изучавшиеся в школе, сами по себе его ничуть не занимали, но отметки он ценил высоко и вечно цеплялся к одноклассникам с одним и тем же вопросом: «Тебе сколько поставили? А вот мне…» Но на борту корабля на оценки рассчитывать не приходилось, и ему пришло в голову вести дневник. Вот первая запись:

«7 августа. Если мне только это не снится, я уже целых 24 часа плыву на какой-то паршивой скорлупке. Бушует ужасный шторм (хорошо еще, что я не подвержен морской болезни). На нос этой утлой посудины без конца обрушиваются огромные волны, и остается лишь удивляться тому, что мы до сих пор не пошли ко дну. А все вокруг прикидываются, будто ничего не замечают, то ли из бахвальства, то ли оттого, что, как точно подметил Гарольд, простофилям свойственно трусливо закрывать глаза на очевидные факты. Так или иначе было сущим безумием выходить в открытое море на этом суденышке, которое разве что малость побольше обыкновенной шлюпки и лишено вдобавок элементарных удобств — ни тебе салона, ни радио, ни душевых, ни даже шезлонгов. Вчера меня весь вечер таскали по этому плавучему сараю, а Каспиан похвалялся так, словно это лайнер «Куин Мэри». Я пытался объяснить ему, что такое настоящие корабли, но без толку. Э. и Л., само собой, меня не поддержали. С Л. и спрашивать нечего, еще мелюзга, а Э. попросту подлизывается к К. Здесь к нему все подлизываются и даже называют королем. Я ему прямо заявил, что являюсь республиканцем, так он возьми и спроси, что это такое. Полнейший невежда! Конечно же, меня запихнули в самую гадкую каюту на всем корыте, больше похожую на тюремную камеру. И это в то время, как Люси отвели отдельную большущую каюту на палубе, по сравнению с остальными, можно сказать, что и неплохую. Послушать К., так это потому, что она, видите ли, девочка! Я пытался втолковать ему, что, как говорит Альберта, такое отношение только унижает женщин, но разве этот тупица поймет? Хоть бы до него дошло, что мне нельзя оставаться в такой дыре, а то, чего доброго, заболею. Э. говорит, мне нечего ворчать, потому как К. уступил свою каюту Л. и живет теперь с нами. Но мне-то что с этого за радость, у нас стало еще теснее. Да, чуть не забыл: здесь отирается какой-то нахальный зверь, вроде здоровенной мыши. Ко всем пристает с какими-то глупостями, но уж я-то, конечно, мышиной наглости не потерплю. Пусть только сунется, живо хвост оторву. А уж кормежка здесь — хуже не бывает».