Клайв Льюис - Хроники Нарнии

Мужчины повскакивали и схватились за клинки.

— Отец, можно я его вздую? — умоляюще воскликнул Корин.

— Ваши величества! Благородные рыцари! — воззвал король Лун, — Успокойтесь, умоляю вас! Неужто уподобимся мы этому необузданному юнцу, который сам не ведает что творит? Корин, сядь, не то я выгоню тебя из-за стола! А вы, ваше высочество, соблаговолите выслушать наши условия!

— Наследнику калорменского престола не к лицу подчиняться грязным варварам, даже будь они и вправду колдуны, — высокомерно отозвался Рабадаш, — Да никто из вас и пальцем меня не тронет! За каждое оскорбление, нанесенное мне, заплатите вы морями нарнианской и арченландской крови! Ужасна месть тисрока, грозящая вам уже сейчас, но убейте меня — и мир содрогнется от гнева отца моего, и останется от вашей Нарнии одно воспоминание! Берегитесь! Берегитесь! Молния Таша летит с небес!

— А вдруг она снова за крюк зацепится? — невинно осведомился Корин.

— Постыдись, Корин! — одернул сына король Лун. — Запомни: не пристало человеку благородному потешаться над тем, кто не может ответить.

— Бедный глупый Рабадаш, — прошептала Люси.

Внезапно все поднялись, как по команде, и замерли, почтительно склонив головы. Кор подивился этому, но тоже встал, а в следующий миг понял — почему. Среди них появился Эс-лан, и никто не видел и не слышал, как он пришел. Рабадаш разинув рот уставился на громадного льва, что неторопливо прохаживался перед ним.

— Слушай меня, принц Рабадаш, — молвил Эслан. — Судьба твоя близка, но ты еще можешь ее избегнуть. Отринь свою гордыню, ибо нечем тебе гордиться, обуздай свой гнев, ибо никто нр причинил тебе зла, и прими смиренно и с благодарностью свободу, что дарует тебе король Лун.

В ответ Рабадаш закатил глаза, оскалил зубы в издевательской усмешке и принялся шевелить ушами (всякий может этому научиться, коли захочет). В Калормене эта гримаса действовала безотказно — храбрейшие из воинов бледнели и пятились, все прочие падали ниц, а некоторые даже валились в обморок. Но одно дело — пугать тех, кто знает, что по мановению твоей руки их могут сварить заживо, и совсем другое — пытаться застращать людей свободных. Иными словами, никого гримаса принца не напугала — разве что привела в недоумение; а добросердечная королева Люси решила, что Рабадашу стало плохо.

— Демон! Демон! — завопил Рабадаш. — Изыди! Я не боюсь тебя, исчадие преисподней! Я презираю тебя! Изыди, говорю тебе я, потомок Таша неумолимого и необоримого! Да поразит тебя Таш своим перуном! Да падет на тебя дождь из скорпионов и тарантулов! Да превратятся в пыль горы вашей Нарнии! Да…

— Остерегайся, Рабадаш, — тихо проговорил Эслан. — Твоя судьба подходит все ближе. Она уже у дверей и тянется к засову.

— Да обрушатся небеса! — продолжал буйствовать принц, — Да разверзнется земля под вашими ногами! Да сгинет Нарния в огне, да затопят ее реки крови! И не успокоюсь я, пока не притащат за волосы в мой дворец это собачье отродье, эту гнусную варварку, эту…

— Час пробил, — произнес Эслан. К великому изумлению Рабадаша, все, кто смотрел на него, вдруг согнулись от хохота.

В тот самый миг, когда Эслан изрек: «Час пробил», уши Рабадаша — а принц по-прежнему шевелил ими, все еще не понимая, что никого он тут не напугает, — начали меняться. Они росли, вытягивались, обрастали на глазах серой шерстью. И пока все гадали, у кого другого они могли видеть такие уши, лицо Рабадаша тоже стало меняться. Оно удлинилось, словно слегка распухло, глаза выкатились, а нос, наоборот, как бы запал (или лицо целиком превратилось в большой нос, можно сказать и так, и покрылось шерстью). Руки принца коснулись земли, пальцы обратились в копыта. Теперь Рабадаш стоял не на двух ногах, а сразу на четырех; одежда его исчезла, сменившись густой шерстью. Хохот не смолкал, правители и вельможи ничего не могли с собой поделать: разгневанный, сыплющий проклятиями Рабадаш обернулся самым обыкновенным ослом!

Превращение завершилось, но он на какое-то мгновение сохранил способность к членораздельной, внятной речи и еще успел воскликнуть, осознав, что же такое с ним происходит:

— О, только не это! Только не в осла! В коня… пожалуйста… Иа! О! Иа! Иа!

Человеческие слова утонули в ослином реве.

— Слушай меня, принц Рабадаш, — повторил Эслан. — Ты получил по заслугам, но чем справедливее воздаяние, тем оно милосерднее. Ты останешься ослом не навечно.

Разумеется, при этих словах осел навострил уши — и вышло у него это столь забавно, что люди вновь, как ни старались удержаться, разразились хохотом.

— Ты взывал к Ташу, — продолжал Эслан, — И в храме Таша ты исцелишься. В день великого празднества осени ты должен встать пред алтарем в главном ташбаанском храме, и там, на виду у всего Ташбаана, спадет с тебя ослиное обличье и все узнают в тебе принца Рабадаша. Но запомни хорошенько: если когда-нибудь ты вновь соберешься в поход и если отойдешь от ташбаанского храма дальше десяти миль, ты снопа станешь ослом. И во второй раз тебя не исцелит уже никто.

Наступила тишина. Затем все зашевелились, стали переглядываться, точно разом пробудились ото сна. Эслан исчез, лишь дрожала в воздухе золотистая дымка да остался на трапе след, а в сердцах — радость; нет, им не пригрезилось, ибо вот, стоит пред ними осел, а иначе — принц Рабадаш в обличья осла.

Король Лун, мягкосердечнейший из людей, мигом забыл о своем гневе и обратился к врагу со словами утешения.

— Ваше королевское высочество, — сказал он, — мне, право, очень жаль, что все обернулось столь прискорбным образом. Но прошу отметить, что никто из нас, помимо вашего высочества, в том не повинен. Мы будем счастливы сопроводить ваше высочество обратно в Ташбаан, где вас ожидает… э… участь, предреченная Эсланом. И мы позаботимся о том, чтобы вашему высочеству было удобно — конечно, насколько позволяет ваше положение: подберем лучшую из барж, на коих возят домашнюю скотину, загрузим трюм свежайшей морковкой и чертополохом…

Осел оглушительно заревел и попытался лягнуть одного из стражников. Должно быть, подобным образом неблагодарный Рабадаш выражал свою признательность.

Пожалуй, о Рабадаше сказано достаточно; мы лишь вкратце опишем то, что произошло с ним далее. Принц (или осел) вернулся морем в Ташбаан, на великом празднестве осени встал пред алтарем в храме Таша и вновь превратился в человека. За этим превращением наблюдали четыре, а то и пять тысяч человек, потому не могло быть и речи о том, чтобы замять случившееся и не дать расползтись слухам. После смерти старого тисрока Рабадаш унаследовал престол Калормена и вошел в калорменскую историю как самый миролюбивый из правителей. Помня предостережение Эслана, сам он в военные походы не ходил, а допустить, чтобы вся слава досталась тар-каанам, тоже, разумеется, не мог, — ведь в противном случае они со временем могли бы свергнуть тисрока… Короче говоря, в правление Рабадаша соседи Калормена впервые за долгие годы почувствовали себя в безопасности. Калорменцы же не забыли о том, что их тисрок когда-то был ослом. Пока он был жив, его величали Рабадаш Миротворец, а после смерти (да и до того, но только за глаза) — Рабадаш Вислоухий; так что если будете искать в книгах по калорменской истории упоминание о тисроке Рабадаше, ищите его под этим именем. И по сей день в школах Калормена тех, кто выкинет что-нибудь совсем глупое, называют «вторыми Рабадашами».