В. Бирюк - Волчата

— А сюда по какой заботе?

— Дык… эта…

И — бух на колени.

— Прими, господине, робу твою! Помоги Христа ради нашего, смилуйся! Не можем мы прожить-то, бедствуем! Помираем с голоду-холоду…

— Стоп. Хохрякович, это вдова твоего брата, ятровка. Объясни.

Хохрякович мнётся, краснеет-бледнеет, но намекает. Что я дурак. Совершенно упустил из виду, что весь клан покойного Хохряка — мои рабы. И их прокорм — моя забота. Ну, не было у меня в прежней жизни рабов! И привычки о них думать — ну неоткуда взяться! Придётся завести себе и такую привычку.

Конечно, община сперва помогала. Потом, когда Хрысь стал тиуном, он тех же дров подкидывал. Но из-за резкого усиления загрузки общинников по моим делам, мужикам и своих проблем хватает. А хозяйство от Хохряка-покойника осталось большое.

— Понял. Переселяем в Пердуновку. Пойди — глянь, какое пустое подворье тебе по душе.

— Да не… да как же… да у меня там и припасы и всякое чего…

— «Всякое чего» — перевезём сюда. А ты, вроде, пряха не худая. Будешь новосёлок вашему «паучьему» ремеслу учить.

Эта молодка, лет шестнадцати от роду, была поселена мною в новом подворье в Новой Пердуновке вместе с её полугодовалой девочкой, мальчишкой — круглым сиротой от старшего брата мужа, с вдовой самого младшего, с которого пруссы кожу живьём сняли, который был мальчишка лет восьми, но уже имел взрослую жену и сына от неё, и с работницей-свинаркой, прогулки которой позволили мне когда-то выявить «вражеского информатора».

Каждую неделю у меня в Новой Пердуновке сдавалось по два новых крестьянских подворья. Быстрее не могу: на подворье ставиться три разных печки, две тысячи кирпичей надо. Но каждое воскресенье — новоселья. У моих холопок. И их всё больше — община выдаёт мне вдов в рабыни. Не всех — кто у родни живёт — тех кормят. «По обычаю». А вот где хозяйство слабое…

Освобождающиеся подворья в сплошь заселённой «Паучьей веси», Хохряк отдаёт молодожёнам, желающим отделиться от родителей. За относительно небольшую мзду.

Бабы с воем, плачем, детьми, скотом, майном, кошками, клопами… перебираются ко мне. Сперва селятся толпой в одну избу. Потом, оглядевшись, увидев, что по моей команде подворье и вправду набивается хлебом, сеном, дровами… Что новые печки не кусаются, полы не ломаются, шиндель не течёт — начинают просить себе своё. Не все: если пять-семь малых детей, то и в исправном дворе одной хозяйке не прожить.

А вот мужики-бобыли за ними не идут — терпят. «В робу — холоп». Не хотят своей свободой за семейное счастье платить. Ну и не надо — вдов и сирот я прокормлю. Куда важнее, что «паучихи» приходят со своими прялками. И — с льном.

«Росный лён». Выдернутый и обмолоченный лён раскладывают по полю, чтобы он росу набрал. «Роса активизирует микроорганизмы, живущие в стеблях льна. Микроорганизмы разрушают внутри растения клейкие вещества, что позволяет отделить волокно от древесной части стебля. Процесс размачивания льна росой продолжается несколько недель, в зависимости от погоды. Время от времени стебли льна нужно аккуратно переворачивать, чтобы процесс образования волокна шёл равномерно». До самого снега вот так раскладывали. И где бы я сам такое взял? Это ж сколько труда, сколько времени! Целое богатство.

Теперь у каждой «робы» — приданое, возы этой самой «тресты». А мять-трепать — я и вольных пришлю. Смешно: вольные на холопок работают. Хотя, наверное, правильно: с меня за рабов больше спрос. Перед богом, перед самим собой. А вольные и сами выкрутятся.

Парадоксы экономики: я не могу отдать нормальное жильё свободным людям — им заплатить нечем. И я превращаю людей в рабов, так, чтобы они собой, своими детьми, скотом, имуществом — компенсировали мои расходы. Но ничего не забираю, а оставляю им, лишь создавая условия для более активного его приумножения.

Формально, на бересте, положение женщин ухудшилось — община их вытолкнула. Фактически, наглядно — улучшилось. Я даю и лучшее жильё, и дрова, сено, хлеб. А свобода… а на кой она им? Какая такая свобода у вдовы в крестьянской общине? Так что, рабство в моих владениях распространяется само собой, без всякого садизма, без порки и мордобоя. «Силою вещей». Как оно распространялось и в реале при Иване Третьем.

Ещё одна новизна образовалась сразу же, едва я начал расселять прибывающих баб по подворьям. Ломая, тем самым, ещё один фундаментальный закон «с дедов-прадедов».

На «Святой Руси», да и вообще во всём мире от времён матриархата до времён эмансипации, мужчина приводит жену в свой дом. «Прийма», «приймак» — носят оттенок негативный, презрительный.

«Настоящий мужчина должен построить дом…» — общеизвестный тост. А если пришёл в готовый — «не настоящий». Но у меня каждая из холопок получала себе дом, и позже, когда я выдавал их замуж, они приводили своих мужей в свои, уже обжитые, жилища.

Выглядывать под бородами: кто из здешних бобылей — муж добрый и хозяйственный… У меня нет на то ни времени, ни навыка. Бабы же детные, кто лучше, кто хуже, но подворья — обживают и спалить, поломать — не дают.

Кроме разных убогих — вдов, сирот, калек, которых я холопил и расселял в Новых Пердунах, собирал я там и людей, талантами особенными обладающих. Эти шли не холопами, а свободными. С полноценной выплатой жилищного кредита.

Попаданцы как-то пренебрежительно относятся к талантливым людям из числа аборигенов. Типа: ну куда им до нас, бедным, средневековым, необразованным…

Исключение — дон Румата. У него в контактёрах из местных были: талантливый поэт, гениальный изобретатель и профессиональный революционер. Не считая выдающегося бандита и уникального интригана.

Остальные ГГуи… и не ищут. Cнобизм, свойственный многим особям в попадизме, как-то предполагает всеобщую серость аборигенов. Однако — отнюдь. По жизни я знаю, что образование и талант — несколько разные вещи.

Я, наверное, надоел своими повторами простой мысли: люди — разные. Это, вроде бы, всем понятно. А вот насколько разные? Если по росту — процентов на 10. Если считать от среднего, не переходя в патологию. Если по весу — на половину. А вот, например, по моторике?

Что такое кубы ферромагнитной памяти кто-нибудь помнит? А как они делались?

Берутся плоские металлические колечки. Меленькие такие. На первый взгляд — просто металлическая пыль. И в каждое вставляются два проводка. Ручками. Конечно, есть куча всяких приспособ, но в основе — мелкий ручной труд.

Вот сидят в цеху три-четыре сотни монтажниц, плетут из этой «пыли» кубы памяти и зарабатывают на сделке по полторы сотни рублей в месяц. Всё хорошо. Тут приходит девушка, ничего такого особенного, завалила вступительные, надо год где-то поработать. И делает эта девчушка — три нормы. Изо дня в день. Не по Стаханову, на которого во время его рекорда ещё куча народа работала, а сама собой, без всяких технологических хитростей, приписок, подносчиков-помогальщиков и, даже, без какого-то особенного комсомольско-партийного энтузиазма. Вот просто у неё руки так устроены. Вот такой уникальный, чисто «физкультурный» талант.