Юлия Горишняя - Слепой боец

Про что угодно можно сказать, что этого, мол, раньше никто не делал. Следить за таким хозяйством будет много сложнее, конечно. Световоды можно проложить по морскому дну или, скажем, протягивать их под водой, прикрепляя к месту Заклятием Неподвижности, — ставят же вокруг морских крепостей полосу задержки, пользуясь вот этими самыми заклинаниями. Вообще все это, конечно, надобно еще продумать. Больше чем вдвое обзор так тоже не увеличить, но это ведь уже кое-что. А дальше — опять конструктивный предел; слишком длинные нити, слишком много искажений, слишком большое ослабление. Вон западное побережье Кайяны — особенно северо-запад (Рият как раз просматривала его) — расстояние и так на пределе. Картинка в окнах была такая тусклая, что казалось — смотришь на нее через грубую ткань. Но здесь — скажем, до островков перед Тель-Мусватом, для простоты — можно было бы попробовать.

Там, кстати, следует помнить о морской живности, которая еще лучше сухопутной ухитряется проедать все на свете. И тому подобное.

Стоит все это дорого. Точнее, слишком дорого. И ей, кстати, денег никто на столь сумасшедшие занятия не даст. Вот если бы у нее самой были деньги…

Впрочем, Рият в глубине души очень сомневалась, что они тогда пошли бы на нечто подобное, а не разбежались бы туда, куда всегда разбегаются, — чего-чего, а способов потратить есть куда больше, чем способов найти. Просто это у нее было как бы самооправдание — отчего она никак не соберется продумать свои идеи как следует. Все равно ведь денег нет.

На последнем десятке окон Рият почувствовала вдруг, что уже чуть ли не дрожит. От нетерпения. И вообще — у нее руки были холодные с того самого времени, когда бани Эзехез сказал: «Мне придется послать с тобой Дэге». «А вот будет интересно, если Светлая и Могущественная возьмет да и не заплатит, — подумала она. — Вот это хорошо мы все тогда промахнемся».

Перед тем как уходить, она еще раз оглянулась на те два окна, где (она знала это) должен быть виден корабль, придавленный ею дюжину дней тому назад.

Кто ее знает, Рият. Быть может, она зашла сюда и не для очистки совести. Может быть, она пришла именно посмотреть на этот корабль — поднабраться уверенности чуть-чуть.

В дозорной комнате было темным-темно — светились только окна. Вот еще на что это похоже — на подводный грот, в какие Рият ныряла в детстве за осьминогами.

Она тщательно заперла дверь, поднялась по цепляющей платье лестнице в свою спальню, и ключ, привешенный на поясе рядом с бронзовым зеркальцем, придавал в течение пяти минут величавости ее походке, пусть даже и в ущерб плавности движений.

Следующие несколько часов она была чересчур занята и опомнилась нескоро. Опомнилась только, когда побывала уже в своем загородном доме и потом — в одном из загородных домов бани Эзехеза, и уже простилась с Дэге, и кони затюкали копытами по витой ленте горной дороги под двумя десятками ее вооруженных слуг, сидящих в седлах столь высоко подняв колени, что были похожи на настороженно замерших на заборе котов.

И Рият вспомнила еще раз об очистке совести.

Это было бесполезно, поскольку она все равно не вернулась бы теперь в дозорную; но она таки потратила четыре лишних минуты и перенастроила зеркало на крошечный камешек, подвешенный в ее дозорной комнате; между прочим, вычислять Имя-в-Волшебстве неживых вещей куда труднее, чем живых, и Рият этого не умела — оба камешка, как и их Имена, она купила за Тьма знает какие деньги.

Меняя ракурсы, она прошлась по окнам с одной стороны комнаты (ничего), потом перешла на другой репер, подвешенный со второй стороны, оглядела и эти стены тоже (опять ничего) и решила забыть о совести на пару дней.

Поездка, как она и ожидала, была отвратительной. Правда, без разбойников.

В нескольких местах через ручьи после вчерашнего ливня коляска не могла проехать и ее приходилось чуть ли не переносить на руках. Рият выходила, демонов из фургона тоже выводили (чтобы облегчить фургон), потом запихивали обратно, в конце концов эти создания растревожились, так что Рият пришлось успокаивать их опять — кого заклинанием, кого новой порцией зелья.

Больше всего донимало ее одно создание — оно было безобидного нрава, поэтому попросту ехало с нею в коляске, но болтало не переставая. На человека, кстати, оно было похоже меньше всех — скорее на крошечную зеленую обезьянку, и с такими длинными руками и ногами, что смахивало еще и на паука вдобавок. Рият просто-таки понять не могла, как Дэге ухитрился ей это всучить.

— Почему мы должны далеко ехать? — спрашивало оно. — Я редко раньше куда-нибудь ездил. Или ездила? Скажи, вот ты, колдунья, — ты не знаешь, кто я?

— Не знаю, — отвечала Рият.

— И я не знаю. Не знать плохо. А мы могли бы не ехать далеко, а сделать меня человеком прямо здесь?

— Нет, — говорила Рият. — Не могли бы.

— У тебя, наверно, есть причины. А я не понимаю. Вот мне объясняютлюдские вещи, а я не понимаю. Только мне давно никто ничего не объясняет.

Рият не отвечала, но ему и не требовалось, чтобы отвечали. Время от времени оно принималось просто-таки размышлять вслух.

— Вот он злится, — говорило оно. — Почему злится? Глупый.

Это про одно злобное и сильное создание, которое Рият держала у себя четыре года, и все четыре года оно все равно время от времени принималось биться о стены или ломать что-нибудь. Сейчас его везли связанным. Рият знала по опыту, что все остальное на него не действует. Впрочем, она была не очень-то хороша в Заклинаниях Малой Силы — тех, которые сбивают злость и делают человека — или демона — вялым и послушным, как кукла.

Демона, меньше похожего на людей, никакие ремни бы не удержали, но этот был слишком уж очеловечившийся — и внешность у него была как у огромного мужчины, сила тоже как у человека, ну, может быть, как у очень сильного человека.

Все они тут уже достаточно были похожи на человека, чтобы заклинания могли действовать на них; и достаточно непохожи еще, чтобы оставаться демонами, способными менять облик. А больше Рият ничего от них не было нужно.

Поглядывая время от времени на зеленую паукообезьянку и вспоминая лица, хвосты и рожи остальных, Рият чувствовала себя какой-то содержательницей немыслимого зверинца — самое лучшее ощущение для того, чтобы пересекать горы Ферей.

— Злится. Не хочет, наверное, чтоб из него сделали человека, и почему? Глупый. Человеком очень интересно быть. Вот есть такие вещи — я их не могу, а человек может. Пословицы; вот скажи, колдунья, что это значит: «Сначала мерлушки, кизяки потом»?

— Ну… — говорила Рият.

— Нет, я не понимаю все равно. Почему мерлушки дороже? Потому что красивые? Или они дороже, потому что главнее? Или главнее, потому что дороже? И почему это про цену, а не про тепло?