Юлия Горишняя - Слепой боец

А зато стоит кормщику потом повернуться и уйти — куда-нибудь вперед мачты, чтоб выспаться, — и минуту спустя объявляется тихонькая такая мысль: мол, ведь никто тебя не поправит, ежели что, а две минуты спустя в голове уже ничего нет, одна пустота и горячка, и полное незнание, как начинается следующий поворот.

Ответственность с людьми еще и не такое делает. Вот и нужно поэтому позаботиться. Да и самому кормщику ведь легче, если окажется, в конце концов, что есть кому его на время подменить. А тут — какое там? Да и то сказать, этот Бьодви ему в ученики себя навязал чуть ли не силой. Два года набивался, другой бы, не такой упрямый, давным-давно рукою бы махнул. Вот есть же такие люди, сколько в них таланта, столько и строптивости, — чужих он учить не будет, и все!

Долф Увалень тою зимой как раз стал заговаривать о том, чтоб на будущую весну обменяться с Гэвином Метками Кораблей. На одном из зимних пиров сидели они с Гэвином за столом рядом и разговаривали частью по делу, частью просто так. Тут Долфу и случилось помянуть про эти свои обстоятельства. «Я ведь не слепой, — говорит, — парню давным-давно собственный корабль доверять можно, а он у Коги все еще в черном теле да на подхвате». Главное, тот и сам соглашается. Да, мол, все верно, капитан, ему уже и корабль не стыдно дать; ну вот и строй для него отдельный корабль, и у меня, мол, на корме он хозяйничать не будет. И поскольку Долф был уже опять Увалень, дальше он только руками развел.

— Мда, — сказал Гэвин, выслушав это. — Похоже, и вправду придется давать им отдельные корабли.

И потом, подумав, добавил Долфу еще несколько слов; а тот засмеялся, как будто бы ему сказали преотличную шутку, и хлопнул по столу кулаком, говоря: «Так и быть!» А ведь другой человек, пожалуй, вскинулся бы, услыхав, что от него забирают такого кормщика. Ну да Долф Увалень есть Долф Увалень, славная его душа.

И вот через несколько дней приходит Гэвин к Коги домой и говорит:

— Есть у меня к тебе предложение, Коги, сын Аяти: иди ко мне на будущую воду.

— На «Дубовый Борт»? — сказал тот, а про «Дубовый Борт» тогда уже говорили, что Оду Старому сам Морской Старик помогал строить его, не иначе.

— Нет, — отвечает Гэвин, — пока «Дубовый Борт» на плаву, и пока Фаги жив, и пока согласен на это, — Фаги будет кормщиком «Дубового Борта», тут уж ничего не изменится, и я нынче строю однодеревку на двадцать весел, так вот туда.

— Что?! — как вскинется Коги. — И ты думаешь, я после «змеи» пойду на твои двадцать весел, или не двадцать?!

— Я так думаю, — хитро так говорит Гэвин. — И главное, Коги, по-моему, ты тоже так думаешь.

— Тьфу ты! — сказал тот, а Гэвин продолжает:

— И еще, Коги: у тебя там будет второй кормщик.

Так вот прямо и сказал: «второй кормщик», а не «ученик». Коги только рот было раскрыл…

— А что ж еще делать, — говорит Гэвин опять с хитрецою, — зря, что ли, Фаги человека учил? А он ведь и меня учил тоже… Тесно ведь, знаешь ли, трем кормщикам на одном корабле.

— Ах ты ж непогода! — говорит Коги и добавляет еще пару ругательств, что называется, в воздух.

— Ну вот и ладно, — соглашается Гэвин. — Так ты приходи, посматривай, как строится твоя однодеревка. Может, мастеру скажешь полезное что-нибудь.

И Коги говорил потом, что Гэвину, мол, в жизни не догадаться, чем он его тогда взял. В жизни не догадаться, потому как и он, Коги, тоже об этом не имеет представления. А Фаги после этого уж и не брал учеников. Так, крутилась около него пара человек — помочь с рулевым веслом управиться, и не больше. Потому что уж стало ясно: Гэвин своего положения второго кормщика на «Дубовом Борте» никому не отдаст.

Три воды Коги ходил у Гэвина на этой однодеревке, названной «Жеребенок»; а теперь вот она стояла на Щитовом Хуторе в корабельном сарае; оттого, что она проплавала две воды беспрерывно в южных морях, не уходя домой, где-то ей не повезло, и она подцепила червя-древоточца. Нужно было теперь перебирать обшивку и несколько ребер менять тоже. А жалко, хороший был корабль, этот «Жеребенок», — а точнее, «Бика», «бика» — значит кобылка-однолетка.

У йертан в старину было полным-полно разных слов для кобыл, и для жеребцов, и для разного возраста жеребят, и для лошадиных мастей, и для лошадиных болезней, ну как у всякого конного народа. И когда видишь, как знатные люди привозят теперь в свои конюшни лошадничьи слова вместе с кровными лошадьми из Приморья, — смех и горечь берут одновременно…

А Коги, сын Аяти, все же оказался опять на «змее», как Гэвин ему и обещал. А на «Черноногом» был на рулевом весле еще один кормщик; он был достойный человек и не раз ходил для Гэвиров в торговые поездки, так что не мог Гэвин его обучать. И этот человек погиб — еще прежде того, как сгорел «Черноногий», да уж по сравнению с прочим Гэвиновым невезением это невезение почти и не заметили. На «Черноногого», было дело, Гэвин отослал второго кормщика с «Лося»; а потом вот он вернулся обратно.

И вот что приметили люди, однако пока его не было: Коги сделался совсем уж раздражительным человеком, так что можно было даже подумать, что ему чего-то не хватает; а как Геси пришел назад — пришел и сказал с горестным каким-то удивлением: «Эх-х! Если посмотреть, чем все закончилось, — так лучше бы я век не уходил отсюда!» — тут-то вот его и встретили так, будто всем, и себе в первую очередь, стремились доказать, что вовсе никто здесь не привык работать с ним вместе и вообще лучше бы ему тут не попадаться на глаза. «Ну а мне-то что, Йиррин, — сказал Коги. — Хочешь — вместо якоря его привесь, хочешь — к рулю поставь, мне-то без разницы». И с тех пор у него и держалось еще такое настроение.

И вот сейчас Коги сказал, что это был, как видно, корабль из Королевства; но, едва его помощник стал с ним соглашаться, — тут же заявил: мол, и в Вирнбо тоже, после того как приняли для себя королевское право, пошла мода рисовать полосу из «солнечных корон» поверх кормы, только красных, и с тех пор от этого обычая там, мол не отстали, и росписи, мол, на этой корме были такие выцветшие да посбитые, что не разберешь, «солнечные короны» красные или бронзового цвета. Геси, которому надоело вроде бы как выпрашивать прощение неизвестно за что, уперся на своем; что же до прочих знатоков из команды, то они поделились поровну и спорили, припоминая все доводы, какие могли, — и как этот корабль был построен, на которую особицу, и как обшит, и какие снасти, — и выплеснули в конце концов все эти разногласия капитану на суд.

— А разве в Вирнбо, — сказал Йиррин, — есть какой-нибудь род, который носил бы золотых птиц в имени? Нету, по-моему.

Это уж певцу лучше знать; если он сказал, значит, нету.

— А может, это были не птицы, — возразил неукротимый Коги, сын Аяти. — Может, это саламандры.