Ольга Голотвина - Встретимся в Силуране!

— А пускай нам почитает! — вскочила на ноги непоседа Ингила. — Правда-правда-правда! Меньше тоска будет в голову лезть!

— Лютни нету… — для вида закапризничал поэт, но видно было, что стихи уже вертятся у него на кончике языка. — Значит, то, что заказывал Спрут? Про Полуночную деревню?

— Попробуй только! — вдруг бухнул Ваастан. — Язык оторву!

Все удивленно взглянули на наемника.

— Я эту сказку слышал, — пояснил тот нарочито небрежным тоном. — Не знаю как стихи, а сказка страшная. Если покороче, чтоб девушек не пугать, дело так было: в одну деревню завернул на ночлег чародей. Он при себе много денег вез. Крестьяне позарились на золото и убили гостя. Перед смертью чародей проклял деревню. С тех пор много лет прошло. Живут теперь в той деревне люди как люди. С виду. А как наступает полнолуние — вся деревня превращается в чудищ… ну, вроде двуногих волков. Эти оборотни носятся по лесу. Если поймают путника — сожрут…

— Вот про это ты и собирался читать? — негромко, но с явной угрозой спросил Пилигрим. — При барышне… то есть при девушках… в темнице… да еще вечер вот-вот настанет…

— Не хотите — как хотите! — оскорбленно отозвался поэт. В глубине души он сам признавал, что стихи не подходят для чтения в таком мрачном месте, но обида все же сводила горло.

Фаури поспешила вмешаться:

— Тогда пусть Рифмоплет прочтет свое самое-самое последнее творение!

Неожиданно поэт смутился:

— Я… госпожа… это не совсем удобно… я не уверен…

— А! — догадалась Ингила. — Куплетики не для женских ушей! Верно-верно-верно?

Юноша оскорбленно вскинул голову:

— Я не опускаюсь до кабацких виршей! Мое призвание — высокая поэзия!

— Жаль! — разочарованно вздохнула Ингила. — За кабацкие вирши в любом трактире накормят и напоят, а с высокой поэзией зубами с голоду полязгаешь. На нее любителя еще поискать…

— Любитель уже здесь! — твердо сказала Рысь. — Я просто требую, чтобы ты прочитал мне свое последнее стихотворение!

— Не знаю, уместно ли это… Оно — про Вечную Ведьму. Госпожа на постоялом дворе рассказала нам… я долго думал, каково это — жить и помнить прошлые жизни…

— Как интересно! — загорелась Фаури. — Читай сейчас же!

— Все-таки жаль, что нет лютни, — вздохнул поэт, игнорируя сердитое покашливание Пилигрима. Он посерьезнел, подался вперед и заговорил негромко, размеренно, напряженно:

Сокол подался вперед, словно желая остановить поэта, но промолчал — не так-то просто было прервать эти пульсирующие в полутьме строки.

Ингила, обхватив руками колени, глядела перед собой горьким, строгим взглядом.

Несколько мгновений царила угрюмая тишина, которую прервали тихие всхлипы.

— Я не знала… — плакала Фаури, — я не думала, что это будет так… так страшно!

— М-да, — бормотнул Челивис, — лучше б ты про оборотней читал…

Пилигрим резко обернулся к незадачливому стихотворцу:

— Ты, гордость силуранской поэзии!.. Тебя за твои стишата уже били? Или сейчас первый раз такое будет?

Только теперь, когда отзвучали последние строки, до поэта дошла его бестактность. Но упрямство и самолюбие помешали ему признаться в этом.

— Я же предупреждал!.. И я со всем уважением… там нет ничего оскорбительного…

— Ты что, не понял: она плачет! — выдохнул Пилигрим. Он быстро взглянул на Фаури, утирающую слезинки, содрогнулся от такого невыносимого зрелища и бросил Рифмоплету самое страшное, что мог придумать: — Палач!

Поэт вскинулся, вскочил, словно его ударили:

— Ты… ты не смеешь так со мной!..

— Не смею, да? — ласково отозвался Пилигрим, тоже поднимаясь на ноги.

Фаури подалась вперед, спеша предотвратить драку, но ее опередил Айфер:

— Эй, задиры, кончайте шуметь! Тут Ингила вроде заболела… не жар ли?..

С лесной опушки Айрунги неотрывно смотрел на серую башню и мост через неглубокий ров.

Ильен с тревогой и неожиданной досадой взглянул на учителя. Что случилось? Ведь они, едва заметив среди листвы верхушку башни, решили: идем в замок, просимся на ночлег и незаметно выясняем, кто из здешних женщин может оказаться Вечной Ведьмой.

А теперь Айрунги застрял на опушке, словно его по колено врыли в землю, и таращится на старую стену, где из трещин торчат нахальные кустики…

Мальчик не знал, что учитель захвачен неотвязным воспоминанием. Оно поглотило Айрунги настолько глубоко, что заставило забыть даже про настойчивый зов колдовского ожерелья, которое ощущало близость своей истинной госпожи и в нетерпении обжигало грудь временного владельца…

Сколько лет ему было тогда? Одиннадцать? Двенадцать?

Здесь, на этом месте решилась его судьба…