Войцех Жукровский - На троне в Блабоне

Говорят, кое-кто украдкой прижимался ухом к стене ратуши и даже через толстые стены слышал звяканье цепей, стенания заточенных в подземельях.

И блаблаки притихли, присмирели, воодушевление в них погасло. Избегали застолья по семейным праздникам — за столом неожиданно появлялись непрошеные гости, хозяину незнакомые, а вели себя столь дерзко, что об имени никто не решался спросить. Сосредоточенно прислушивались к тостам, бесцеремонно присматривались к говорунам — хотели запомнить лица, а порой даже просили повторить какие-то слова, чтобы правильно записать: дескать, им платят за правду, не за выдумки.

Ввели новые деньги, поскольку королевские талеры стали нумизматической редкостью, их разве что в музее увидишь, с тех пор как председатель Волдырь очистил казну — растратил, так деликатно называли воровство. Да и верно: украсть можно кошелек, а не все хитростью отобранное у жителей столицы золото, конечно же, сие просто растрата, растрата трехсот двадцати семи кожаных мешков, набитых дукатным золотом.

Вместо кожаных кружков с вытисненным кукишем выпустили жестяную монету, названную РОБОМ, роб делился на десять РАБОТУЛЕК. Таким жестом по отношению к цехам и ремеслу надеялись оживить работу, товарами заполнить лотки и полки в лавках. Поначалу вроде бы что-то сдвинулось, даже не самый худой товар пошел, вырабатывали его мастера, не всякие там самозванцы портачи, оживилась торговля, и деревня потянулась в базарные дни с нагруженными возами в город. По ведомствам заговорили, дерут, дескать, несправедливые цены, не обойтись без новых контролеров, и пошли доверенные тройки в дома непрошеными врываться, проверять, где сапожник кожу купил, а портной домотканым холстом и крашеными сукнами обзавелся, в кладовку глаз запускали, а руку — в постель, под матрац; вдруг да набитый кошелек хозяина под ребро давит, спать не дает.

После очередного такого визита контрольная тройка являлась в новой обувке или добротном кафтане, а карманы оттопыривались от робов; и хотя контролеры между собой поговаривали, ремесленник-де быстрехонько все себе возместит, он, как ни странно, смурнел и терял охоту к работе, а чинуши контролеры не оставляли его вниманием — в постоянные клиенты, а то и в тайные сообщники набивались, с охотою соглашались в прибылях участвовать. Разве не необходимы трутни в улье, а щуки в озере? Разве хозяйка не щиплет перо из живого гуся целыми горстями, а гусь громко выражает удовлетворение: лучше перьев лишиться, чем сподобиться ножа и противня? Перья на гусиной грудке быстро отрастали, а деньги с тихим звоном падали в кошель. И цены все росли, ибо купец своего не хотел упустить и возмещал убытки.

Старые да опытные советовали сохранять спокойствие: любую власть приручить можно, лишь вопрос времени, потому, кто в лапу берет, приучится и с руки есть. Молодые гневались, ворчали, не для того, мол, переворот совершали, прочь из замка выгнали зажравшихся паразитов, чтобы опять целые годы ждать достатка. Маскировали лица бородами, пышными усами, на лоб челки спустили, сзади стручьями закрученные волосы, будто сошли со старых портретов. Со спины их часто за девушек принимали: сыщик разлетится, ласково ущипнет или похлопает по заду, парень обернется — морда злая, по-разбойничьи заросшая, обольститель ноги в руки, только его и видели.

Недовольство ширилось, как эпидемия гриппа. Снова неизвестные руки выписывали на стенах лозунги:

Или рифмованные стишки, выражающие сомнение насчет того, как ведется следствие:

Шепотом мне пересказали и такие стихи, которые призывали к переменам:

Иногда я злорадно сам выдумывал простенькие лозунги и, уверившись, что учительница далеко, подсказывал их пялившимся на меня детям. Как и все запрещенное, они усваивали стишки и тут же разносили по домам. Видно, выбалтывали направо и налево, потому что однажды утром у меня сделали обыск, да ничего не обнаружили, хоть бульдог до самого хвоста зарылся в сенник — сделал доброе дело, взбил слежавшуюся солому. А я порадовался, что написанные страницы, как всегда, вечером спрятал в ручке совка для золы. Золой я посыпал тропинку, скользкую на трескучем морозе. Пока старательно перетрясали подставки и ящики с засохшими растениями, высыпали землю из горшков, я вышел за дверь и воткнул совок в сугроб. Свернутые рулончиком записки в самый раз вошли в жестяную ручку, никто из шпиков их не вынюхал. Я разглядывал чистое небо, спокойно насвистывал, глубоко вдыхая морозный воздух. Стайка свиристелей долбила прихваченную морозом рябину, снег под деревом был усыпан кораллами.

— Нам каждый день докладывают, вы все пишете и пишете, — кривил морду шеф бульдогов, обыскивающих теплицу. — Куда подевались бумаги?

— А ежели мне текст не нравится, я ими растапливаю печку. Хорошо горят — в том, о чем пишу, пег воды.

— А случаются удачные страницы? Где вы их храните? Клянусь, я ничего не возьму, просто прикажу переписать. Ведь надо же мне что-то Директору доставить, удостоверить хотя бы, что мы добросовестно работали.

— Вы и не представляете, сколь требователен я к себе.

— А не написали бы вы что-нибудь при нас? Вовсе не надо шедевра. Обычный автограф — страничка для нас, чтобы предъявить. Будьте же человеком, уважайте людей труда! Мы сумеем отблагодарить.

Он так умоляюще заглядывал мне в глаза, беспрестанно вытирал потный лоб, что я пожалел его. Не хотелось бы мне оказаться в его шкуре, когда с пустыми руками явится к Директору.

Я поломался немного, в конце концов уселся и написал письмо самому шефу Внутреннего Порядка; пересылая пожелания по поводу близкого праздника, я поздравлял его с миром и спокойствием в столице и выражал озабоченность состоянием его нервов — как он поверил, что я могу быть автором намалеванных на стенах подрывных лозунгов? Столь примитивные тексты не могли выйти из-под моего пера. Из симпатии, питаемой к бывшему сотоварищу по камере, я советовал бы искать виновников в ближайшем окружении, поскольку ночной патруль имеет полную возможность спокойно малевать лозунги, ведь в полночь улицы пусты, а сами писаки вне всяких подозрений. Я просил также вернуть мне написанные страницы, которые исчезли из-под сенника, пока я собирал палки на растопку. Полагался на его благородство, вспоминая мимоходом, что делился с ним продуктами, присылаемыми мне читателями моих книг.