Войцех Жукровский - На троне в Блабоне

Наконец меня вызвали. Горела лампа, за столом развалился в кресле мой недавний компаньон по камере — Директор!

— Как только меня назначили шефом Контроля Внутреннего Порядка, я тут же подумал: надо разыскать нашего летописца — перемена в моей судьбе, несомненно, его порадует. Я задействовал агентов, собрал информацию. Более того, по моему предложению, должным образом аргументированному, тайный суд оказал вчера вам снисхождение. Вас, как летописца, внесли в список оберегаемых объектов, уникальных, как и ваша профессия. Вас переведут в резервацию для творцов минувшей эпохи. Это обеспечит вам надлежащее уважение и средства на содержание. Условия пока скромные, но вместе с общим ростом благосостояния они тоже улучшатся.

Его пухлые руки постоянно двигались в свете лампы. Он делал круговые движения, завораживал, колдовал, а я ждал, что же появится на столе. Но там по-прежнему лежали исписанный лист бумаги и большая печать для скрепления подписи.

— Вот и начнем наконец работать, писать, творить, — толковал он с запалом. — Конечно, под нашим ненавязчивым контролем. Вы, думается, понимаете, мы должны быть бдительны… Потому я назначил для вашего временного пребывания старую оранжерею. Много света, много растений, за стеклами — парк. Артистические души все это, надо полагать, любят. Есть, правда, кое-какие неудобства — придется самому топить. Раскладушку и столик караульные уже поставили, они тоже должны где-то рядом находиться. Еду будете получать из общего котла со стражами, все же не в пример лучше той, какой мы с вами делились в камере. Остальное зависит от благоволения посетителей. Вы у нас обаяшка, а поклонниц таланта везде хватает. Продавайте автографы, за любезно позабытый конверт чьи-нибудь заслуги впишите в летопись, это делается, делается, любой эпитет имеет свою цену, вот и доходик образуется. А похороны обеспечены за счет столицы!

Он вскочил, сделал три шага ко мне, вдруг остановился, будто наткнулся на невидимую стену, круто повернулся и снова пошел обратно — осталась привычка к нашей тесной камере. Время от времени искоса бросал на меня взгляд и от удовольствия потирал руки.

— Все мои люди перешли на службу к новой власти. Вас это удивляет? Да не такая уж она и новая, говоря между нами.

— Кое-что понимаю — мы обнаружили козлика, следил за нами.

— Так уж прямо и следил! Ему было велено установить место ночлега. Я весьма желал встретиться с вами, а вы, уж конечно, обходили бы меня за три версты. Мое предложение — единственная форма дальнейшего сосуществования. Нет-нет, я не ошибся. Сотрудничество возможно в будущем только на этой основе. Иначе — полная изоляция, подземелье в ратуше ничуть не хуже замкового, даже более тихое, более глубокое.

Я молчал, а он ходил и ходил. Как положено настоящему хронисту, правды ради я поинтересовался, как он получил столь высокий пост.

— Я тогда вышел и попал прямо в толпу, меня потащили на помост к виселице. В петле уже болтался мой преемник, последний директор. Тут-то я и напомнил, что я жертва повешенного, меня только что освободили из тюрьмы… „Меня посадили, потому что у меня, как и у всех, руки были черные от работы, хоть и в безупречно белых перчатках. Уже тогда я был ВАШ, граждане! Только скрывал это — ничего не поделаешь, такие времена… Впрочем, вы сами все хорошо знаете. Осуди вы меня на болташку, лишь исполните волю того, кто по вашей воле болтается! Еще раз хотите его послушаться?“ И толпа заревела: „Нет!“ А я предложил свои услуги — ведь жаль не использовать профессионала, разбазаривать такой опыт, отказываться от вышколенных специалистов, которые умеют защитить власть. В толпе начали думать да гадать. Оценили выгоду. Я претендовал только на должность советника, пока НОВЫЙ запустит свой аппарат, а люди кликнули меня шефом Внутреннего Порядка, на плечах внесли в ратушу. Под аплодисменты и здравицы в мою честь… Такова правда, дорогой летописец.

— Не могу понять, — пробормотал я, ошеломленный. Ведь на площади собрались люди, к кому он был несправедлив, неужели простили или, еще хуже, забыли?

Директор многозначительно подмигнул:

— Чудес не бывает. В толпе были понатыканы мои люди, они-то в нужный момент кричали, начинали аплодировать, спецы с головой — понимали, игра идет ва-банк. Всегда вернее такие счастливые случайности самому организовать, чем оставить все на произвол судьбы, с этим-то вы, надеюсь, согласитесь?

А теперь попрошу выслушать меня внимательно. Собственно говоря, вас и вашу банду заговорщиков следует выдать в руки народа, расправились бы с вами по-своему. Народ всегда спешит отправить на болташку. Попробуем еще разок договориться — даю вам шанс. В вашем распоряжении ваша жизнь и жизнь ваших товарищей. Будете упорствовать, поступать вопреки моим советам, ваша жизнь не продлится слишком долго.

Я неуверенно молчал, не понимая, что за всем этим кроется, смотрел, наклонив голову. Он снова кипел радостной готовностью действовать, строил планы на далекие годы, делил посты, наматывал нити клеветы, возводил напраслину.

— Ну-с, пока что прощаюсь. Вскоре увидимся — через стеклышко! — помахал рукой с притворным сочувствием. — Мы оба пишем! И творим, каждый по-своему. Я для избранных читателей, да, сие — тоже творчество, ибо и я пользуюсь вымыслом, — засмеялся он беззвучно. — Итак, позвольте сказать: до свидания, коллега!

Тяжело было у меня на сердце, когда уходил из кабинета. Две личности с постными физиономиями пристроились ко мне тесно с обеих сторон и повели дворами и незнакомыми закоулками, дабы „посторонние не увидели нас вместе“. Возможно, мое общество их компрометировало? Или они стыдились меня? Все-таки куда ни кинь — я заговорщик. Бросился спасать Блаблацию вопреки повальному безумию, охватившему мещан… Лишь на немногих можно было положиться. Старое королевство, уплывая в прошлое, подернулось прекрасной дымкой, преображалось мало-помалу в сказочную страну счастья.

Оранжерея помещалась в дальнем конце замкового парка, неподалеку от замерзшего пруда, где неуклюже топталась в снегу пара лебедей.

У птиц был домик на островке, они вытаскивали из него пучки соломы и грели на них лапы. Наверное, птицы голодали, умоляюще призывали каждого прохожего, пробегавшего с поднятым воротником по давно не чищенным тропинкам, а после разочарованно шипели вслед проклятия.

Через неделю после моего водворения в оранжерею лебеди приплелись ко мне за помощью и теплом. Я делился с ними чем мог. Супруг брал свою порцию с достоинством, взглядывая на меня внимательно круглым глазом, а пани лебедушка с жадностью вырывала кусочки хлеба, приходилось быть начеку, чтоб не прихватила за пальцы железным клювом.