Виктор Некрас - Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

— Ну чего там, Шепеле? — окликнул сзади Заруба. Кметь оборотился.

— Ничего не видно.

Эхо от его голоса метнулось в ворота, заскакало по улице и угасло где-то в глубине развалин. Становило жутковато.

Кмети остановились в воротах — что-то мешало въехать в брошенный город.

— Стены какие-то… — неодобрительно бросил Заруба, разглядывая крепость с подозрением. — Камень не камень, глина не глина…

— Это кирпич, — пояснил кто-то из бывалых кметей.

— Ну да? — не поверил Заруба. — А то я не знаю, какой кирпич бывает… Они оплыли, как глиняные, Корец!

— Это здешний кирпич, — снова пояснил тот же кметь. — Его не обжигают на огне, а сушат на солнце. Сырец.

Наконец, Заруба коротко выругался, сплюнул на землю — прямо под копыта коню.

— Ну! Чего ждём-то?!

Улица вилюжилась стойно лесной тропе.

— Куда-то мы не туда заехали, — Шепель тревожно озирался по сторонам.

— Ничего, — Заруба поморщился. — Хоть место здесь — для засады в самый раз.

— А невелик город-то, — бросил кто-то из кметей. — Киев наш побольше будет. Да и Новгород.

— Да и Тьмуторокань, — поддержал Шепель — опричь Тьмуторокани и Корчева ему пока что не доводилось видеть иных городов.

Чёрно-пёстрая змея с шипением скрылась в бурьяне у стены.

— Поберегись, браты, — вполголоса остерёг Шепель. — Тут змей побольше, чем на Руси.

Улица вдруг распахнулась широкой площадью. Наверное, когда-то тут шумело торжище — у самых ворот здешнего крома.

Всадники снова остановились.

Каменная стена крома выщербилась, зияла провалами и обваленными зубцами. В залитых солнцем развалинах стояла какая-то жуткая, неестественная тишина.

В носу свербело от сухой горьковатой пыли и полынного запаха. Заруба громогласно чихнул, и из чёрных провалов в стенах вдруг с пронзительным гамом вырвалась стая воронья и галок. Кмети невольно пригнулись к конским гривам. Кони храпели, приплясывая.

— Кто же тут жил-то? — спросил Заруба, всё ещё глядя на косо обломанные клыки крепостных зубцов снизу вверх и не зная, что сейчас повторяет слова своего князя.

— Козары, — нехотя ответил Корец. — Те ещё…

Он не договорил, но все поняли и так: те ещё — это ещё до Святослава Игорича…

— А где они живут сейчас? — Заруба всё ещё не опомнился.

— Их больше нет, — сказал Корец, толкая коня каблуком и въезжая в ворота крома. — Только кое-где…

Он не договорил — от его слов повеяло жутью.

— А куда же они девались? — недоумевающе спросил Заруба. — Неуж их наши истребили?

— Ага, — отозвался Корец. — И наши, и печенеги, и угры, и торки… Козары рабами торговали по всему Югу… вот и…

— Мой пращур тоже здесь воевал, — сказал негромко Шепель, озираясь по сторонам.

— А на кого мы тогда в поход-то идём? — удивился всё-тот же кметь.

— Эти козары другие, — пояснил теперь Корец и, сам окончательно запутавшись, умолк.

В крепости тоже было пусто — только блеснула из пролома в стене зелёными глазами дикая кошка и, шипя, скрылась.

Кони настороженно фыркали, косясь по сторонам.

Шепелю вдруг стало страшно — из каждого пролома, из каждого оконного проёма, из каждой бойницы в крепостной стене на них глядело Прошлое. Славное, теперь уже почти полузабытое. Глядело, шептало в уши, таилось в зарослях бурьяна. Раздвинь — и увидишь. Ржавый обломок меча альбо наконечник стрелы, пожелтелый от времени череп с пробитым лбом… Шурша чешуёй, выползет из глазницы змея и, стремительно мелькнув длинным и юрким чёрным альбо пёстрым телом, скроется в бурьяне. Прошлое дышало за плечом, словно напоминая о себе, словно молча говорило: мы были! Примерь-ка на себя наши дела, прежде чем кричать, что тоже витязь.

Из крепости выбирались молча, словно шли по давным-давно заброшенному жальнику.

Козары не стали на брань с Ростиславом. Сметя силу, приведённую князем на Терек и, невзирая на подошедшие к ним подкрепления горских князей, отступили и начали пересылки гонцами.

Сговорились на третий день — козарские князья обязались отступить от набегов на алан и дозволяли тьмутороканскому купечеству свободный проезд, невзирая, что Ростислав был с Тьмуторокани выгнан северскими князьями. Никто из козар про то и не вспомнил — прекрасно понимали, что беглый князь от своего не отступит.

Так и не ополонясь, Ростиславля рать двинулась обратно. Кмети поварчивали — не добыли ни полона, ни зипунов, к чему и поход был. Таким ворчунам Славята веско сказал, словно гвоздь забил:

— Велик воитель, который без боя своего добиться может.

Шепель молчал — понимал, что он пока ещё не вправе подавать голос, хоть и не отрок уже. Мотал на ус. Усы у него уже росли, хоть и жидковаты ещё были.

Сухая солоноватая пыль вилась в воздухе, тонким слоем оседала на плащах, шапках и доспехах. Хотелось пить.

Ростислав Владимирич бездумно нашарил на поясе кожаную флягу и поразился её лёгкости. Встряхнул — так и есть, пустая. И когда всё выпить успел? Князь оборотился — у кого бы воды спросить…

Шепель тут как тут — постоянно крутился парень у князя на глазах, памятуя свой успех на Кубани.

— Что, княже? — мгновенно спросил он без всякого угодничества — как равный у равного, у первого среди равных.

— Да пить, — князь беспомощно усмехнулся и снова покачал пустой флягой. — Сгоняй в обоз, что ли?

— Не, — отверг весело Шепель, отцепляя свою флягу от пояса, и на недоумённый взгляд Ростислава пояснил. — Долго же…

И протянул флягу князю.

— А ты чего же, не пил, что ли? — удивился Ростислав Владимирич, принимая тяжёлую и даже сквозь двойную вощёную кожу холодноватую флягу.

— Да нет, — Шепель засмеялся — блеснули на смуглом лице белые зубы. — Я её уж второй раз наполнил — солоно больно. Всё время пить тянет, хоть и привычный я — у нас на Дону об эту пору тоже жарковато. Однако же не так…

Князь усмехнулся и глотнул — вода была холодная и свежая, мало того — ещё и вином подслащённая, несколько капель всего, а всё же. Вновь подивился:

— Да где же ты воды такой набрал-то? Неуж в обозе в бочках такая холодная?

Шепель фыркнул.

— Откуда им, — кметь смешно сморщил нос. — Она уж почти что затхла у них. Тут неподалёку меж камней родник есть. Случайно сыскался.

— Неуж там вода с вином течёт? — князь нарочито зловеще сощурился — паренёк его забавлял. Добрый вой когда-нибудь будет, если раньше шею себе не свернёт.

Шепель расхохотался — притворный княжий гнев его не пугал ничуть, равно как не напугал бы и взабольный.

— Это мне обозные воду подсластили за то, что я им родник этот показал раньше иных. Ну, после нашего десятка, конечно…

Провор, — одобрительно подумал князь, прямо-таки любуясь кметём. — Этот нигде не пропадёт, хоть и холопства в нём — ничуть, днём с огнём не сыскать. Добрый народ здесь в степи живёт… Ни под козарами не сломились, ни под печенегами…