Виктор Некрас - Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

Кметь вышел из шатра с опущенной головой, а воевода хмуро задумался.

— Ну?! — жадно спросил Витко — друг сидел тут же, у самого княжьего шатра. Ждал.

— Чего — ну?! — Несмеян махнул рукой. — Получил ижицу… зови остальных.

— Куда?

— Закудыкал, — Несмеян злился на себя и грубо говорил с другом. — В передовой дозор идём к самой Шелони. Новогородскую рать сожидать.

Смета спешил обратно.

В Плесков.

Теперь надо было донести до плесковичей и воеводы Буяна Ядрейковича волю князя Мстислава — князь обещался быть под Плесковом с ратью не позднее чем через седмицу.

Сейчас Смета жалел только, что выпросил у князя всего час для отдыха. В сон клонило неудержимо. Смета встряхивался, просыпался, толкал Бурого каблуками и озирался по сторонам.

А верно ли сделал-то, что той же дорогой поехал?

Только дурак дважды делает засаду на одном месте, — решил про себя Смета. А полоцкие кмети — не дураки. И поехал гонец той же дорогой, но сомнения грызли его всё сильнее. А только не поворачивать же обратно.

Плесков ждёт вестей.

Дорога шла вдоль Шелони, а с другой стороны вплотную подступало густолесье, угрюмо тянуло к реке еловые лапы, чёрно-зелёные корбы стекали к воде, выпуская натоптанные звериные тропы — тут ходили на водопой стада кабанов и лосиные семьи.

Самое удобное место для засады, — сказал Смете кто-то невидимый. Гонец невольно поёжился. И почти сразу же переливами потёк из корбы пронзительный разбойный свист.

Влип!

Бурый дёрнулся, прянул ушами, словно собираясь ударить в заполошный бег.

С двух сторон из корбы выступили кмети с завязанными луками в руках — четверо. Тут уже не увернёшься, из четырёх-то стрел хоть одна да цель найдёт.

А на дороге, весело улыбаясь, стоял высокий кметь с рыжими усами и чупруном.

Тот самый.

С той, первой засады!

Прошло уже два дня и вот они встретились вновь.

Полочанин ждал. Теперь он уже не скрывался, и червлёный щит с серебряным полоцким знаменом — оскаленной волчьей головой — открыто висел на его левой руке.

Долго ждать заставлять не стоило. Хотя бы и чести ради.

Смета толкнул коня каблуками. Бурый рванулся вперёд — смять этого рыжего, втоптать копытами в землю! — авось да и прорвёмся!

Не прорвались.

Взвизгнули пронзительно стрелы, жадно вспарывая воздух хищными жалами, земля встала на дыбы и ударила в лицо, оказавшись каменно-твёрдой. Смета обеспамятел.

Несмеян не собирался опять упускать добычу.

— Коня жалко, — сказал Витко негромко. Бурого коня и впрямь было жаль — сразу две стрелы пробили тугую, атласную шею скакуна, щедро напоив землю кровью. Конь ещё косил налитым кровью глазом, прерывисто храпел.

— Добейте, — велел Несмеян кметям, морщась.

Гонец был жив, только без памяти. Лежал в траве, скрученный арканом, прерывисто дышал. Несмеян несколько мгновений его разглядывал, что-то прикидывая и обдумывая, потом сказал, поворотясь к Витко:

— Отвезёшь его к воеводе. Возьми двух кметей для сопровождения.

За спиной ужасным пронзительно-горловым смертным вскриком закричал бурый конь гонца.

— А ты? — не понял Витко, морщась.

— А я с остальными ближе к Новгороду продвинусь — погляжу. Мало ли…

Витко хотел было возразить, но наткнулся на холодный взгляд друга, сглотнул и коротко кивнул.

Сознание приходить не желало.

Мир кружился опричь него, наплывая разноцветными кольцами, пятнами и восьмёрками сквозь темноту. Прорывались голоса — чужие и незнакомые.

И в какой-то миг чётко прорезалось осознание: он — в плену.

Очнулся Смета, когда его втащили в шатёр и развязали, наконец, руки. Кровь гулко ударила в жилы, руки охватило огнём. Гонец застонал и открыл глаза.

Посреди шатра стояло высокое кресло, в котором сидел тонкий бритоголовый мальчишка с едва заметным пушком на верхней губе и чупруном на темени. Рядом на походном стольце — коренастый седоусый старик с обветренным жёстким лицом, тоже бритый и с длинным седым чупруном.

Кмети, забросив гонца в шатёр, застыли у входа, ожидая приказаний.

— Ну?! — грозно спросил старик у кметей.

— Гонца поймали, воевода Брень, — почтительно отозвался старшой, русоволосый кметь, тот, что в прошлый раз ловил Бурого под уздцы. — Того самого.

— О! — удовлетворённо промычал воевода. — А старшой ваш где? Несмеян-то?

— Он в сторону Новгорода продвинулся с тремя кметями, — посторожить.

— Добро, — крякнул Брень удовлетворённо и поворотился к гонцу, во все глаза глядящему на пестуна знаменитого полоцкого оборотня. Повторил. — Ну?

— Ничего я тебе не скажу, — бросил Смета, изо всех сил стараясь казаться гордым.

— А мне ничего и не надо, — воевода усмехнулся. Мальчишка в кресле — уж не княжич ли полоцкий? — и кмети у входа заметно заулыбались. — Я и так всё знаю.

Он вдруг оказался рядом с гонцом.

— Ты — гонец. Послан от плесковского наместника Буяна Ядрейковича к новогородскому князю Мстиславу Изяславичу. Так? — голос Бреня был почти ласковым. — С вестью, что полочане Плесков осадили. Тебя князь наградил, — воевода кивнул на привязанную к поясу гонца калиту — и послал обратно с вестью, что скоро сам на помощь придёт. Так?

Полоцкий воевода закончил совсем уже скучным голосом.

Вот и всё.

Полоцкий княжич, жидкоусый мальчишка, смеялся. Смеялись и кмети.

Глупо было думать, что полочанам нужны его сведения. Для них важнее было просто поймать самого гонца. И теперь новогородская рать попадёт в засаду, как кур в ощип.

А осажденные плесковичи не получат не то что самой помощи, они не получат даже обещания помочь.

Смета закусил губу.

Сороки верещали, как резаные, метались на кустах. Несмеян досадливо сплюнул и дал своим знак остановиться — не дело было и дальше так пугать лес. Того и гляди, кого-нибудь и поважнее спугнёшь. Ожегшись на молоке, Несмеян теперь дул и на воду.

Сороки орали над самой головой, но кметь готов был поклясться — орут они не оттого, что его боятся. Точнее — не только оттого.

А вот и опушка.

Несмеян осторожно, стараясь не шелохнуть ни единого листка, отвёл от глаз ветки. И замер на месте.

Всего в четверти перестрела от опушки вдоль леса шла рать. Неведомо и чья. А только не своя — ясно. Неоткуда тут было взяться рати, своей для полоцких кривичей.

Бегая взглядом вдоль строя и неслышно шевеля губами, Несмеян считал воев. Всего насчиталось сотен пять с лишком. И того немало, притом, что с полсотни конных.

Несмеян чуть прикусил губу, вглядываясь. И пешие оружны и снаряжены хорошо, а про конных и речи нет — блестели брони, ломалось солнце на литых бронзовых верхушках шеломов. Ножны мечей из зелёного и красного сафьяна, длинные плащи и зубчатые шпоры. Боярская дружина, никак иначе.