Виктор Некрас - Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

— Воля богов выше княжьей, — скривил губы полоцкий князь. — Тем более — выше воли князя-отступника.

— Такова воля и Господина Великого Новгорода, — Лютогость выпятил бороду. — Она и великим столом киевским играет…

— То-то вас за это великий князь при крещении после и поблагодарил, — не сдержал яда Всеслав.

Боярин снова набычился и умолк.

— Я тебя, Лютогосте, пожалуй, что и отпущу, — сказал князь задумчиво. — И даже без выкупа отпущу.

— Мнишь, я после того на твою сторону стану? — остро глянул на него Лютогость.

— Ну а чего же? — не стал лукавить Всеслав Брячиславич. — Ты кривич, и я — кривич. Я не христианин, и ты, я смотрю, опричь креста на шее Перуново колесо таскаешь. Глядишь, и сговоримся когда-нибудь…

Лютогость покосился себе на грудь, затянул ворот рубахи и насупился ещё больше.

Трещал, стреляя искрами, костёр, шипело, шкварчало на углях вяленое мясо, булькая, рванулось из ендовы тёмное, пахучее пиво.

Сегодня было можно.

С глухим стуком сдвинулись глиняные чаши. Плеснули в огонь — предкам.

— Ну, за награду!

— Во славу Перуна и Велеса!

Несмеян сделал несколько глотков и принялся отрывать с ивового прутка горячие куски мяса, обжигающие кипящим салом.

— А откуда князь тебя знает? — Витко запил мясо пивом.

— Чего? — не враз понял Несмеян.

— Ну… он про сына тебя спросил, говорил с тобой так, будто… будто вы с ним росли вместе…

— Ну, почти что так и есть…

— Ого, — Витко вытянул губы трубочкой.

— Ага, — кивнул Несмеян. — Мы с ним родились в один день. И весть про то князю Брячиславу мой отец привёз. А Брячислав Изяславич его за то в дружину к себе взял.

— А, да, ты же говорил, — вспомнил Витко, снова делая крупный глоток и отрывая зубами ещё один кусок мяса.

— А ещё им в тот же день обоим от Велеса видение было… — добавил Несмеян. — После как-нибудь расскажу…

Витко задумчиво кивнул.

— Меч-то покажи… — выговорил он, снова делая глоток.

Развернули княжий подарок. Витко любовно пробежался пальцами по синему сафьяну и серебряной оковке ножен, чуть вытянул серебристо-бурый клинок благородной стали, полюбовался чернёным узором на рукояти, коснулся навершия в виде серебряной волчьей головы с оскаленными клыками — сам Белополь Белый Волк, древнее знамено кривских князей, прапредок самого князя Всеслава… Дорогой подарок. Князю впору.

— Спрячь, — вздохнул он, мечтательно щурясь на огонь. — Да… вот подарок, так подарок… Чем отдаривать-то будешь?

— Службой, вестимо, — Несмеян сжал зубы. — Я теперь за него в огонь и воду.

Помолчали.

— У него самого-то уже четверо, — вздохнул Несмеян.

Помолчали ещё, разлили остатки пива в чаши.

— А как мнишь, чего князь с боярином этим новогородским делать будет? — спросил вдруг Витко, задвигая в костёр очередное полено.

— Не знаю, — пожал плечами Несмеян. Отпил, подумал немного. — Я думаю, отпустит…

— Зачем это? — Витко застыл с открытым ртом.

— Ну как — зачем, — усмехнулся Несмеян. — В первую очередь, тот — боярин, не нам с тобой чета… хотя выкуп за него немалый взять стоило бы… ну да то — княжья воля. У меня он его уже выкупил.

Витко кивнул.

— То верно, — сказал он медленно. — А ещё причины есть?

— А как же, — охотно сказал Несмеян, прожёвывая жёсткое, плохо прожаренное мясо. — Видел, креста у боярина на груди нет?

— Ну?

— Хрен гну, — усмехнулся Несмеян. — Сам понимай…

Сзади раздался шорох — и новоиспечённые гридни вскочили, приветствуя воеводу Вадима, старшого княжьей дружины.

— Отведай с нами, Вадиме Якунич, — Несмеян плеснул пива в берестяную чашу.

Воевода гнушаться не стал.

— Мёду дома выпьем, — сказал Несмеян весело. — Только вот когда это будет?

— Скоро, — усмехнулся воевода, крутя длинный ус, смоченный в пиве. — Скорее, чем ты думаешь…

— Как это? — не понял Витко.

— А так, — воевода сумрачно отвёл глаза. — Завтра домой уходим.

— А Плесков? — Несмеян замер, не замечая, как льётся из чаши на землю пиво.

Вадим Якунич не ответил.

Пиво горчило.

Лёгкий ветерок с Мойского озера — кривичи по-прежнему звали Ильмень Мойским, по старой кривской памяти — налетел, взъерошил волосы на непокрытой голове боярина, встопорщил бороду, колыхнул полы плаща, шевельнул гриву коня. Потянуло водой, простором, волей… Боярин бездумно улыбнулся — сладко было ехать вот так ни о чём не думая, опричь одного — домой едешь, домой…

В Полоцке Лютогость жил в терему полоцкого тысяцкого Бронибора — словно у родичей в гостях жил новогородский боярин, не скажешь, что и пленник.

Город Лютогостю понравился. Меньше Новгорода, вестимо — город на Волхове за последние сто лет осильнел, обгоняя даже Ладогу, коя долго была сильнейшим городом Северной Руси. Но и Полоцк сильнел, невзирая на погром от Владимира восемьдесят лет тому.

Тут было другое — в Полоцке царил словенский дух!

Ходили слухи, что князь Всеслав женат на не то кудеснице, не то на волхвине, мало не на ведьме, чародейке ли. Немногие в Полоцке христианские священники при этих словах крестились и плевались, шепча про сатанинскую силу.

Лютогость и сам был крещён, ещё в детстве, но ничего сатанинского ни в князе Всеславе, ни в его жене, которую видел несколько раз (красавица, умница, и на своём четвёртом десятке не потеряла ни капли красоты и привлекательности) не заметил.

На улице можно было открыто встретить ведуна альбо даже волхва… волхвов в русских землях оставалось всё меньше.

Всеслав Брячиславич не стал задерживать новгородский полон — отпустил всех домой без выкупа, даже и коней и всё оружие воротил, только мечи оставил себе. Кривичи возвращались домой подавленно, угрюмо — да и какая радость после поражения-то. Скрашивало угрюмость только то, что и Всеслав отступил, бросил Плесков, оставил его новогородцам. Да только надолго ли? Никто в разбитом новгородском войске, да и в самом Плескове не льстил себе — Всеслав не отступится. А больше всех в том был уверен разбитый воевода Лютогость.

Вся эта война, непонятно кому нужная, с самого начала лежала ему поперёк горла. И не очень-то лежала его душа к киевскому князю, и тем более, к его сыну, что сидел сейчас на новогородском столе.

Владимирово отродье, — подумалось невольно.

Не любили в Новгороде потомков Крестителя. Хорошо помнился и полоцкий погром, и крещенье новогородское, хоть и без малого век с того минул…

Некрепок боярин Лютогость в христианской вере.

Невесть с чего вспомнилось вдруг — лиловая темнота ночи, яркие сполохи огней, купальский хохот — и девичий певучий танок меж кострами, блёстки факельных огней на волнах Ловати и плывущие венки. Парни, презрев холодную стылость речной воды, с шумом бросаются в волны — и вот уже кого-то, мокрого, кто первым схватил желанный венок, друзья весело колотят ладонями меж лопаток, звонко шлёпая по мокрой насквозь рубахе, поят горячим сбитнем. Чтоб простуду не схватил. Ан не кого-то там, а его — боярича Лютогостя. Совсем юного ещё тогда. А в стороне хохочут над теми, непроворыми да незадачливыми, кто схватил второпях не тот венок, что хотел, альбо совсем никакого добыть не смог.