Виктор Некрас - Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды

Боярин Крамарь.

Она открыла глаза и тоже ответила взглядом — почти ненавидящим. Молодой боярин вздрогнул и отворотился.

— Ты зачем меня спас? — голосом девушки можно было заморозить море.

— Чтобы ты жила, — почти не глядя в её сторону, он резал хлеб. Достал с холодка жбан с квасом.

— Я тебя про то просила? — голос Красы теплее не стал. — Я может, умереть хотела. Кому я теперь нужна такая?

— Ты ни в чём не виновата, — возразил Крамарь, понимая, однако, что говорит что-то не то. И Краса понимала.

— Я не про то! — крикнула она враждебно. — Девке опозоренной что за жизнь?!

— Иногда для того, чтобы жить, требуется намного больше мужества, чем для того, чтобы умереть, — боярин сам поразился тому, до чего глупо и напыщенно прозвучали его слова в сравнении с тем, что говорила эта девчонка, которой и тринадцать-то зим сравнялось только на масленицу. Но добавил. — Умереть я тебе не дам…

Краса в ответ только презрительно скривилась. И тут же зашипела сквозь зубы — видно, рана ещё болела.

— Я всё одно руки на себя наложу, не сейчас, так после, — процедила она.

— Грех это, — кротко бросил Крамарь, выкладывая на стол две печёные репины. — Смерти-то самому себе желать…

— Это тебе, христианину, — грех, — ожгла его Краса пронзительным взглядом. — А по мне, так первее всего для русича — честь! А заради неё и жизни не жаль.

Боярин коротко кивнул, слушая девушку и дивясь её неукротимой силе. Не возразил даже, когда она его христианином назвала. Хотя доля правды в её словах была — крещён Крамарь, ещё в детстве крещён. Нет, эта рук на себя накладывать не станет, разве что затяжелела от насильников. А так — она скорее сама их найдёт да головы поотрывает. И лесной нечисти на потраву бросит.

Рана у Красы была глубока, да и крови вытекло много, но боги попустят, так и совсем почти без шрама срастётся и красы её не испортит. Боярин едва заметно усмехнулся — не попортит красы у Красы.

— Садись лучше к столу, — позвал он, ничем не выказывая своих мыслей. — Поедим, что боги послали.

— Не стану, — люто отрезала Краса и отворотилась к стене, укрылась рядном с головой.

И снова проснулась, на сей раз окончательно. Поняла, что плачет, судорожно вздрагивая, уткнувшись лицом в мокрую подушку, сдавленно всхлипывая и чувствуя на спине между плеч чью-то чужую ладонь.

Вскинулась, ожидая снова увидеть сочувственное лицо Крамаря — нагрубить в ответ, оскорбить, что ли как-нибудь… чтобы отстал, наконец.

Наткнулась на испуганный взгляд Улыбы и вмиг остыла.

Крамаря не было.

Его не было давно, уже больше полугода — он воротился в Новгород. А сбегов плесковских князь Всеслав перепоручил полоцкому тысяцкому Бронибору Гюрятичу.

Тысяцкий же распорядился отвести им места для поселения на Нарочи, не особенно и далеко от самого стольного града, но и не рядом. И обоз отрядить с мукой, с мясом, с прочей снедью и с лопотью — всё из княжьих погребов. После такого приёма плесковские сбеги готовы были за полоцкого князя любому глотку заткнуть. Любому, кто стал бы про него порочные слухи распространять по Руси.

Красе хорошо помнился подслушанный разговор Крамаря с одним из своих кметей.

— Гм, — сказал великий боярин озадаченно. — Так-то полоцкий князь скоро осильнеет так, что никоторому иному князю на Руси его не одолеть. С постоянным-то притоком людей, с большими городами, с ремёслами, с закатной-то торговлей… им в лесах этих только хлеба не хватает… маловато хлеба даёт придвинская лесная крепь.

— И народ-то средь них… отчаянный… — подтвердил задумчиво кметь. Тут они заметили, что спасённая девушка прислушивается к их словам и смолкли.

Краса тогда так и не смогла понять, отчего боярину и кметю так не нравилось то, что осильнеет Всеслав Брячиславич — по её разумению, это могло произойти только к вящей славе родной веры… но ведь и сам боярин Крамарь приехал в Полоцк не просто так… а для того, чтобы именно сговориться с полоцким князем…

Ничего ты не понимаешь в хитросплетениях государских дел, — подумала она с отчаянием и выбросила надоедливые мысли из головы.

По горнице тянуло горьковатым запахом дыма — бабы топили печь. Огонь тускло осветил жило, которое хоть и выглядело бедновато, но было всё же надёжно.

Плесковские сбеги, собранные сразу с нескольких весей, жили в наскоро отрытых полуземлянках. Зимой Краса сильно опасалась, что к весне в полуземлянки подойдёт вода (не Росьская земля, не Киева, в кривских-то болотинах в таком жилье мало кто и живёт, если не сказать — не живёт вовсе), но молчала. В конце концов, для того, чтоб об этом думать, есть мужики… тем более, что жить всё одно больше негде.

Мужики были. Мало, но были. Денсятка полтора с восьми-то плесковских весей насобиралось. Старшим все молча признавали Славуту, которого и на родной Плесковщине знали многие не только в их округе.

Вода не подошла. На совесть постарались и свои мужики, и полоцкие кмети, которых присылал Бронибор Гюрятич на помощь сбегам — строить жильё. Новая весь так и называлась теперь — Сбегова. Сами сбеги сначала покривились, слыша такое назвище, да никуда не денешься — раз уж сбеги, так уж сбеги… никуда не денешься…

Улыба чуть коснулась её плеча.

Она улыбалась теперь гораздо реже, чем до того разора, хотя и отошла от печали быстрее, чем Краса.

— Что, Улыбушка? — девушка подняла голову. Вставать не хотелось. Все суставы и кости болели, словно она вчера ворочала каменья и не выспалась… Хотя спалось Красе и впрямь плохо.

Девчонка припала щекой к плечу старшей подруги. До разорения подругами они не были, хоть и водилась Улыба с младшим братом Красы, а вот теперь — на тебе.

— Краса…

— Чего? — бросила Краса чуть раздражённо — сегодня даже Улыбу видеть не хотелось.

— А я сегодня во сне Буса видела…

— И чего — живой? — почти равнодушно спросила Краса, потом вдруг вздрогнула, словно просыпаясь. — Постой… Буса?! Нашего, что ли?

— Ну да, — нетерпеливо ответила Улыба, чуть притопывая даже ногой.

— Расскажи, — попросила Краса, почти заворожённо глядя на девчонку.

В тумане что-то шевелилось, жило. Улыба пугливо покосилась и это что-то, словно только того и ждало, мгновенно стало ближе, с тонким шелестом выступило из тумана.

Человек.

А вернее, мальчишка, примерно её лет.

И почти тут же Улыба его узнала.

Бус.

Бус Белоголовый.

Одет Бус был совсем не так, каким привыкла его видеть Улыба раньше, ещё ДО разорения. Намного беднее, чем подобало бы сыну единственного корчмаря на дороге из Плескова и Новгорода в Полоцк, хотя и не сказать, что вовсе в обносках.

— Бус, — позвала она нерешительно.

Он не ответил. Казалось, он её не видел — глядел куда-то в сторону, словно чего-то ожидал.