Виктор Некрас - Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды

Альбо новогородский боярин Крамарь, друг убитого по дурости Мстиславичами Лютогостя Басюрича. Тогда, осенью, при первой встрече в Витебске, глаза его горели яростно и недоверчиво, он то отводил глаза от Всеславля взгляда, бормоча что-то под нос, то вскидывался яростно, перебивая не навыкшего к тому Всеслава. Однако князь, про нрав которого на Руси говорили — в ступе не утолчёшь — говорил с боярином терпеливо и спокойно, зная, что если уж кривский вятший за спиной которого в Новгороде стояла не одна сотня оружного люда, решился сам приехать к нему, полоцкому оборотню, то, стало быть, не срыву решал, не очертя голову. Да так-то сказать, и не было обратной дороги теперь, после той стычки на Плесковщине, у боярина, отбившего и уведшего у Мстиславлих карателей две сотни кривских сбегов.

И теперь, не его ли, Крамаря да великого боярина новогородского Басюры силами добыта победа в скоротечной ночной битве на Черехе, когда новогородские городовые полки не пошли в наступ за Мстиславом Изяславичем и Тренятой?

И вон он сам, Крамарь-то, скачет средь Всеславлей свиты в окружении кривских бояр, таких же молодых, как и он сам. А его люди в Новгороде обещали отворить полоцкому князю ворота без боя.

Всеслав невольно закусил губу.

Новгород!

Двухвековая мечта кривских государей — совокупить в единой руке все северные земли.

Невзирая, кто сидит на столе — желания земли управляют государями не в меньшей степени, что и желания государя — землёй. А то и в большей. Сто лет шло осторожное прощупывание, укрепление и усиление кривичей, словен, варягов и урман, а после полыхнуло — войны словенских и кривских государей сотрясли и Приладожье, и Плесков, и Полоцк, и Приильменье… и даже Варяжье Поморье и урманские земли.

Тогда, два века тому, не свезло — боги ворожили Рюриковым варягам. Сто лет тому варяжьи потомки поддались Киеву, отдавшись под руку Святослава Игорича. А его нравный сынок, опираясь на Новгород, погромил Полоцк, а после и новогородцев отблагодарил огневым крещением. Сорок лет тому отец сумел отыграть кривскую честь, взяв Новгород изгоном, а сейчас Всеслав Брячиславич разыгрывает новую игру.

Новгород.

Великий город, ещё долго будет камнем преткновения, ключом к Северу и костью в горле у многих государей.

Но сейчас Всеслава в Новгороде ждали.

В Новгороде Всеслава ждали.

Ждали и друзья, и враги.

Едва вчера примчался запалённый вестоноша на взмыленном коне, чудом проскочив сквозь Всеславли заслоны, город притих, словно оглушённый ослопом боец. Невзирая на то, что принявший в отсутствие князя власть над Новгородом епископ Стефан строго-настрого запретил распространяться о привезённой гонцом вести, шепотки и пересуды текли пот городу, расползались, словно весенний паводок. К ночи в концах и улицах забряцало железо, замелькали дрожащие неровные огни жагр. Кучки оружных градских копились в переулках Славенского конца, сдержанно перекликались. В Людином конце таких было мало, но и там нет-нет да и выхватит багровый пляшущий свет жагры из темноты слюдяно блестящий нагой клинок альбо копейный рожон, а то — шелом блеснёт альбо кольчуга. Тревога в городе нарастала, епископ заперся в палатах, надеяться было не на кого. Мстиславля дружина и новогородские полки полегли где-то на Черехе от полоцких мечей, альбо сейчас метались вместе с князем где-нибудь меж Смоленском, Плесковом и Ильменем, розно рассыпавшись на мелкие ватаги. Власти в городе не стало. Был бы в городе посадник, было бы кому одержать власть, но посадничье было отнято у Вышаты Остромирича, да так никому и не дано больше. Мог бы удержать город и бывший тысяцкий Басюра, но тот был в опале от князя Мстислава и сейчас тоже молча отсиживался в своём терему, хотя оружные люди и около его терема сновали постоянно.

А из утра грянуло.

Оружные толпы кривичей хлынули на Великий мост — в толпе сермяг и кожухов нет-нет да и мелькали кольчуги — верховодили в толпе бояре Славенского конца, те, что не вышли на Череху с Мстиславом Изяславичем.

В палаты епископа ворвался расхристанный служка, прижался к двери, глянул отчаянным взглядом, в котором таяли страх и, одновременно, надежда.

— Отче… владыко! — поправился он.

— Ну? — бросил Стефан в нетерпении. Служка на миг оторопел — духовный владыка Новгорода, Плескова, Ладоги и Руссы, мрачно сгорбясь, сидел на кресле для торжественных приёмов. Взгляд из-под седых косматых бровей был страшен — жёсток и холоден.

— Владыка… Славенский конец вышел на Великий мост. При оружии!

Епископ невольно вспомнил лицо вчерашнего гонца — так бросилось в глаза сходство с ним лица служки — то же отчаяние и страх. Только на лице гонца была ещё и всеконечная усталость — кметь, крещёный лив из Тренятиной родни, побил все конские и свои ноги, обходя через дебри Всеславли заслоны, выставленные даже не полочанами, а здешними, новогородскими да плесковскими кривичами.

— Тысяцкий где? — всё так же мрачно и спокойно спросил епископ. — И войт славенский?!

— Тысяцкий на Судоме остался… — служка то ли засмеялся, то ли всхлипнул — не поймёшь. — А войт со Славны… передался, с мятежниками идёт.

Всё верно — войт Славны тоже кривич. Да ещё и отец того боярина… Лютогостя, так глупо по осени погинувшего от мечей Мстиславлей дружины — этот самый кметь как раз и проявил тогда усердие не по разуму, за что мало не был выгнан из дружины Мстиславом Изяславичем, только Тренятино заступничество и спасло. Тогда тысяцкий сделал вид, что обиду проглотил, а теперь, понятно, мстить будет… взметень… Прямо по здешней северной поговорке — только раб мстит сразу, а трус — никогда.

Мысли заметались вспугнутыми белками, но внешне владыка Стефан сохранил невозмутимый вид и спокойствие. Воззвал к богу, чтобы успокоить и уравновесить свой неспокойный дух, мысленно прочёл "Богородице, дево, радуйся…" и "Верую…"

Дикая страна.

Дикий народ.

Язычники кругом. Даже те, кто крест на груди носит и в церковь ходит — христиане лишь внешне, лишь по имени. А по сути — язычники. Из церкви придя — домовому требу несут, овиннику да баннику кланяются, на игрища бесовские дважды в год, а то и чаще…

Епископ сжал зубы.

Недостаёт князьям земель здешних твёрдости в вере — с великого Юстиниана следует им брать пример в истреблении еретиков и язычников, в прославлении веры истинной.

— Гонец вчерашний… где?

— В палатах, владыко, — служка несколько успокоился, вдохновлённый спокойствием своего господина.

— Созови.

Глядя в утомлённые глаза гридня, владыка ронял каменно-тяжёлые слова.

— Верить нельзя никому. Кругом переветы и взметни…

— Так, владыко, — хрипло подтвердил лив. Словенскую молвь он ведал хорошо, почти так же, как и сам епископ-грек.