Виктор Некрас - Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды

Различила на коньке дома медвежий череп, невесть откуда и невесть когда туда угодивший, что-то словно сжало сердце. Дело было сделано, жалеть поздно и не о чем. Приворотное зелье — густое тёмно-зелёное варево — плескалось в маленькой (из бараньего рога!) фляге у пояса, надёжно заткнутой плотно пригнанной деревянной пробкой.

Гордяна не видела на крыльце никого, само крыльцо постоянно скрывалось за плотной пеленой снега, но почему-то девушке казалось, что на неё снова глядит ведунья — всё тем же сочувствующе-понимающе-завистливым взглядом.

Нет.

Не медвежья она невеста.

Не медвежья.

Девушка прощально взмахнула рукой, повинуясь какому-то неосознанному чувству, и снова двинулась по тропе, неуклонно скрывающейся под тонким слоем снега.

В лесу пахло весной.

Талый снег оседал грязными горбами сугробов, усыпанными опалой пожелтелой хвоей, соскальзывал с веток неровными зернистыми кусками. Воздух был сырой и какой-то радостный.

Зима уходила.

Толку от лыж было мало — они хоть и не проваливались, но почти совсем не скользили. То и дело приходилось останавливаться — сам Несмеян, может и не так уставал бы, но вот Купава… Жена была тяжела на последних днях, но в Комоедицу всё же не стерпела — увязалась в лес с Несмеяном.

— И чего же тебе дома-то не сиделось, — с нарочитым раздражением ворчал сквозь зубы гридень, но жена только отмахивалась, жадно дыша сырым воздухом весны — сегодня в лес шёл весь Полоцк.

Война осталась где-то далеко, где-то там, на юге. Ярославичи не посмели лезть в кривские леса на весну глядя, когда оседает снег и открываются напоенные водой голубые зажоры, вскрываются болота… так и всю рать перетопить недолго. Ярославичи будут ждать сухого пути, месяца-изока.

Несмеян с семьёй снова был в Полоцке — там, в Моховой Бороде сейчас хозяйничала Забава, беглянка из Белой Руси, которую Несмеянова семья приютила в память о воле Калининой. Хозяйка добрая Забава.

Солнце грело уже совсем по-весеннему. Сегодня в небе отверзаются врата — и Вырий, Правь, отворяется к Яви. Говорят, если хорошенько прислушаться, можно услышать скрип медных петель. Сам Несмеян не слыхал, да и не стремился, но встречал людей, которые хвастались, будто слышали. Несмеян не верил — для такого надо обладать небывалой безмятежностью души, а таким людям хвастовство не присуще…

Сегодня же во всех лесах просыпаются Лесные Хозяева — медведи, воплощения и излюбленные Звери Самого Велеса, Неназываемые Истинным Именем.

Посреди широкой поляны — огромный корявый, косо сломленный пень, весь изодранный медвежьими когтями. Любит Лесной Хозяин поиграться с обломком дерева, поточить когти.

— Здесь? — Купава остановилась, тяжело дыша и отдуваясь. По всем бабьим приметам выходило, что опять будет сын, про что жена поведала Несмеяну ещё четыре месяца тому. На ухо, едва слышным шёпотом, чтоб не услышала нечисть, которой немеряно вокруг человека и его жилья. Несмеян вновь недовольно покосился на неё — в лесу нечисти ещё больше. Сглазят альбо подменят, мало ли чего… На Купаве, правда, был его войский пояс — широкий, из турьей кожи с тяжёлой медной пряжкой, с медвежьим знаменом — нет лучшего оберега для непраздной бабы.

На поляне было многолюдно. Вестимо, не весь Полоцк сегодня собрался на эту поляну — Лесного Хозяина будить. Один конец городской — человек триста собралось, не менее, но на поляне было тихо. Да и чего зря голосить-то раньше времени.

Несмеян старался приодержать жену хотя бы за локоть, помочь ей, но Купава только смеялась — ей заметно полегчало, пару раз она даже сказала что-то вроде — тоже пойду плясать, но гридень сунул ей под нос кулак, и жена смолкла. Даже её невероятное упрямство иногда давало трещину перед мужем.

Заревел рог — хрипато, совсем по-медвежьи — не гляди, что бычий. Народ сдвинулся теснее — и все в вывороченных наизнанку шубах, тулупах и полушубках. Хоть и овчинная сряда, а всё же не по себе — больно уже похоже на медведей. Хоть и не ходят медведи стаями.

Забили в кудесы, зазвенели колокольцы, затрещали трещотки. Немногочисленные девки — для такого выбирали по всему концу самых красивых да самых голосистых — мелодично завели песню-побудку:

И не стерпел шума сильномогучий Лесной Хозяин — около пня вздыбились и распахнулись снеговые пласты, нарочно для того набросанные на давно брошенную Хозяином берлогу. И встала в отверстой яме, перекрыв глухим рёвом и сопели, и бубны, и колокольцы, бурая косматая туша!

Девки с визгом ринулись посторонь — хоть и знают, что всё понарошку, а всё одно страшно — а ну как взаболь! У медведя-то даже голова есть с клыками, гляди-ка! А в глазах-то, в глазах — прямо-таки огоньки горят, как у живого!

Медведь выбирался из ямы неуклюже и тяжело — опытный охотник вмиг сказал бы, что это никакой не медведь. Но всем — и опытным, и неопытным, и вовсе не охотникам — сейчас виделся настоящий зверь.

Осталась у берлоги только заранее принаряженная девушка — стояла, закусив губу, видно было, что сердце тоже готово выпрыгнуть от страха, но стояла — ещё вчера жребий указал на неё, как на "медвежью невесту".

Лет двести-триста тому пришлось бы ей пойти к настоящему медведю, взаболь стать невестой Лесного Хозяина. Крепка медвежья любовь, да тяжела… мало кто в живых остаётся, хотя Несмеян и такие рассказы слышал. И даже про детей от подобной любви слышал…

Теперь не то.

Но и то "медвежьей невесте" честь будет весь год. И хвори будут обходить её стороной, и парни будут на посиделках звать её плясать в первой черёд… и сваты, скорее всего, по осени в первый двор заглянут — к ней!

Потому и горели такой завистью глаза отбежавших подружек.

Медведь, наконец, выбрался из берлоги, стал на задние лапы и выпрямился во весь рост, угрюмо повёл головой, озирая тёмно-красными глазками собравшуюся толпу кривичей. Посунулся вперёд и тут девушка, молодая и прекрасная в своей отчаянной непритворной решимости — он, может, и виделся ей истинным медведем — шагнула навстречь.