Виктор Некрас - Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды

Зверь обхватил девушку лапами, она совсем скрылась под могучей тушей — и тут шкура — настоящая, медвежья! — опала с медведя, обнажив сухого высокого старика. И девушку рядом с ним — она уже счастливо смеялась и махала рукой подружкам.

Снова взревел рог. Коло двинулось посолонь, приплясывая, ворочаясь, потягиваясь и переминаясь, протирая глаза, словно разбуженный человек альбо медведь, мужики утаптывали сапогами и лаптями, талый снег — припевая следом за ведуном нехитрую, но выверенную сотнями и тысячами поколений припевку-присказку:

Народ расходился. Купава всё же сумела протиснуться к пню — Несмеян помог протолкаться — ласково погладила шершавое дерево, развернула прихваченный из дома узелок. Выложила один за другим семь небольших печёных комочков. Любая хозяйка на Комоедицу печёт "комы" из гороховой, ячменной и овсяной муки. Конечно, комы должна печь старейшая женщина в доме, большуха, альбо бабушка, да вот только… в доме Несмеяна старейшей женщиной была его жена, Купава.

— Медведушко-батюшко, — шептала женщина, всё так же поглаживая пень. — Скушал бы блинка, да запомнил бы добра — коровушку бы мою летом не трогал, да на пасеках бы не озорничал.

На миг Несмеяну почудилось, что ОН, Неназываемый Зверь, уже здесь, проснулся и смотрит на них из-за густого елового лапника. Ощущение было до жути истинным, гридень готов был даже поклясться, что вон там, под еловой лапой горят красноватые глаза Лесного Хозяина.

— Медведушко-батюшко, — продолжала шептать Купава. — Послал бы ты мне сынка сильного, как ты.

Серый за спиной ощетинился и глухо зарычал — по зверю.

Неуж не причудилось?

Но нахлынуло и сгинуло.

Но пора было уходить — ТАКОЕ на пустом месте не возникнет.

Возвращались той же дорогой. На опушке Купава остановилась перевести дух, и Несмеян невольно залюбовался городом.

До Полоцка было два перестрела. Над городом, над глинистыми валами и рублеными городнями, над кровлями теремов и куполами белокаменного христианского собора стояли тьмочисленные дымы, до самого леса тянуло запахом блинов. Звенели над городом крики — девки, стоя на кровлях, окликали весну, зазывали в гости лаской да приговорами.

Слов было не разобрать, но Несмеян и так знал их наизусть.

Несмеян снова покосился на жену, вздохнул — когда на неё выходило её наследственное упрямство, с Купавой было бесполезно спорить. Гридень готов был поклясться, что она собирается пойти сегодня и на сам Медвежий праздник.

Жена перехватила его взгляд и, невзирая на усталость, весело рассмеялась:

— Что, мнишь, устала я? Я ещё и на реку с тобой пойду.

Несмеян только опять вздохнул.

Полочане весёлой гурьбой бежали к реке. Голубой ноздреватый лёд ещё держал, хотя бывало, уже и потрескивал. Ничего, если Лесной Хозяин проснулся, ледохода ждать осталось недолго. А там, глядишь, и потянутся по Двине и Полоте лодьи, а по небу — вереницы перелётных торжествующе кричащих птиц.

А после, за птицами, и Ярославичи нагрянут! — шепнул кто-то ехидный. Несмеян мотнул головой, отгоняя дурные мысли. Праздник сегодня, нечего…

Неподалёку от берега уже укрепили толстый сосновый столб с медвежьим черепом наверху, на снегу разложили сладкие комы — солнцу на радость, медведю в дар. После праздника их подберут птицы.

Тут же стояли и вытащенные из ближних домов столы, а на них — высокие горки блинов, круглых и зубчатых, гладких и с солнечным крестом-яргой посередине, глиняные чашки с маслом, сметаной и творогом, тарели с сыром, жбаны с квасом, мёдами, сытой и сбитнем.

Круг сделали широк — теперь жёнки да девки стояли опричь, в кругу остались только парни да мужики. Прохаживались только друг перед другом, да разминались, готовясь показать свою удаль.

Снова заревел рог, созывая бойцов. Велесова боротьба — есть ли что более ласкающее мужской взгляд?!

Хлынули друг другу навстречь две стенки — нагие до пояса мужики и парни вытянулись в длину и замерли друг против друга двумя длинными нитками — не менее сотни в каждой.

Несмеян невольно повёл нагими плечами — весенний холод сводил кожу меж лопаток судорогой. Скорее бы уж знамено к бою давали, что ли, — подумал он, и коротко усмехнулся — князь опять дразнить будет — опять, мол, беса тешил гридень… И обязательно при протопопе, чтоб тот позлился — а то не знает, что князь, как и вся его дружина — не христиане. Потом поискал взглядом жену — Купава стояла в самом первом ряду, около неё стояли двое подружек, оберегая непраздную. Не в пору бы ей тут стоять, — подумал Несмеян с досадой. Да ведь разве отговоришь…

Взревел рог — рёв опять до зела напоминал медвежий. Ну да сейчас так и следует…

И стенки покатились друг на друга.

Схлестнулись.

В свирепый рык!

в торжествующий крик!

в матерный сказ!

Бить в голову и ниже пояса запрещалось — не в честь. Били в плечи, садили в грудь, отвешивая такие тумаки, что казалось, самого Лесного Хозяина выставь — и тот не стерпит, повалится. А бойцы только крякал да наседали.

Ходили по граду Полоцку рассказы про невиданных бойцов-кулачников прежних времён: будто какой-то Басюра — знающие называли даже род, в котором он родился — непобедимый боец, как-то пошёл с семьёй по осени по грибы, да и наскочил в лесу на медведя-шатуна. И, спасая жену и сынишку, убил матёрого зверя одним ударом кулака. Месяц постился после, полгода к жене не прикасался, избывая невольный грех перед самим Велесом.

Рассказывали и про иных, не менее сильных бойцов.

Протопоп Анфимий глядел на действо со стены Детинца, примыкающей к Святой Софии, с бессильным гневом стискивал кулаки в длинных рукавах шубы. Лицо же было каменно-спокойным, словно так и следовало, чтобы в городе среди крещёной семьдесят лет тому (едва не век!) страны справлялись языческие требы! Да ещё и сам князь потакал этим требам!

Анфимий покосился на князя — Всеслав пришёл на стену со всем семейством и сейчас что-то говорил первенцу, Брячиславу. Должно быть и сейчас что-нибудь про свою старую веру отвратную говорит, про наваждение-то сатанинское.

А князь, меж тем, договорив, вдруг махнул рукой, словно говоря — а будь что будет! — сбросил на руки слугам крытый дорогим алым сукном полушубок и рудо-жёлтую рубаху, ринул с заборола вниз — к бьющимся кулачникам.

Анфимий ахнул от неожиданности, а кмети весело и завистливо завопили и засвистели — им-то самим служба княжья не дозволяла вмешаться в бой, а то бы небось не удержались! Но князь! властелин города! как простолюдин!