Дженна Блэк - Мерцающие врата

Когда я переоделась, я с удовольствием тщательно расчесала волосы и собрала их в конский хвост на затылке. Достала прозрачный блеск для губ и слегка подкрасилась. Теперь немного румян на щеки — и вот я снова стала сама собой, только выражение глаз как-то неуловимо изменилось. Во взгляде сквозила усталость.

Ну да ладно, в конце концов у меня есть полное право на то, чтобы выглядеть загнанной.

Чувствуя себя гораздо уютнее в собственной одежде, я спустилась вниз по лестнице, чтобы снова встретиться с отцом.

Он сидел на диване с видом не на окно, а на гигантский плазменный экран — и слава богу.

Рядом с диваном стояла подставка на высокой ножке, на ней — ведерко со льдом; на журнальном столике возвышались два высоких тонких бокала для шампанского. Видимо, крайнее удивление отразилось на моем лице, потому что отец ответил мне прежде, чем я задала вопрос.

— Не каждый день человек обретает дочь, которую потерял много лет назад, — сказал он. — Это уже само по себе повод для праздника. Как ты считаешь?

— Ну… мне ж только шестнадцать лет.

Это не сработало с Кимбер, когда она поила меня своим поссетом, не сработало и сейчас.

— Я гарантирую, что сюда не ворвется полиция нравов и не арестует тебя за употребление алкоголя в юном возрасте. Так что расслабься и присоединяйся спокойно. Нам обо многом надо поговорить.

Лично мне сейчас ни о чем не хотелось разговаривать. Мне хотелось притвориться хотя бы ненадолго, что мое путешествие прошло именно так, как было запланировано, и я просто приехала из аэропорта к отцу домой. И теперь для меня начнется новая жизнь — лучше той, что была у меня раньше.

Я села на другом конце дивана; отец открывал шампанское. Я напряглась, готовясь к громкому хлопку пробки, но все равно подскочила, когда он прозвучал. В уголках глаз отца пролегли лучики, но в открытую он не засмеялся.

Он налил два бокала и один протянул мне. Я с сомнением взглянула на него.

В поссете Кимбер молоко, мед и мускатный орех отбивали запах виски; это же был чистый алкоголь. Я знаю множество подростков, которые с радостью попробовали бы что-нибудь алкогольное, но, в отличие от меня, они не жили с моей мамой.

— Выпей, дочка, — сказал отец, — выпей залпом.

Можете представить, в каком состоянии я находилась, если я подождала, пока он выпьет сам, а уж только потом коснулась губами бокала. Бог знает, с чего я взяла, что моему отцу может прийти в голову отравить меня. Мне теперь все время казалось, что за каждым моим шагом наблюдают. Я мысленно закатила глаза, глядя на себя со стороны, и сделала большой глоток шампанского.

Поссет был удивительно противным на вкус, а шампанское… не настолько противным. И все же я не сдержалась и поморщилась, что не ускользнуло от отца. Наверное, это было невежливо с моей стороны, но я не смогла сдержаться.

— Это — истинный вкус шампанского, — сказал отец.

Я поставила бокал обратно на журнальный столик.

— Это не мой любимый вкус, — ответила я.

— Почему же? — спросил он, слегка склонив голову к плечу.

Я посмотрела в сторону и слегка пожала одним плечом.

— Ну, ты ж знаешь мою маму.

Возникла пауза.

— А что я должен знать?

Она пьет, сколько я себя помню. Мне никогда даже не приходило в голову, что были времена — могли быть, — когда она этого не делала. Я проглотила комок в горле.

— Она что, не пила, когда вы встречались?

— А, вот оно что, — сказал отец и опустил бокал на стол. — Понимаю. Она пила тогда не больше и не меньше, чем все остальные в ее возрасте. — Он вздохнул. — Но не скажу, что я удивлен тем, что со временем это переросло в проблему. Нет на свете ни одного города, подобного Авалону. Отрезать себя от него, вырвать себя из Авалона с корнем… для того, кто родился здесь, это, пожалуй, очень нелегко.

Его слова были подобны бомбе, взорвавшейся внутри моего сознания.

Мама не была алкоголичкой, когда жила в Авалоне. Она уехала из Авалона не потому, что хотела, а потому что отчаянно пыталась оградить меня от того ада, каковым является политика Авалона. Но она покинула свой дом, свою родину — и эта потеря была так тяжела для нее, что она начала пить.

О боже. Все эти годы я постоянно презирала ее, обвиняла… А на самом деле именно я была виною тому, что она начала пить.

Либо я умею скрывать свои чувства лучше, чем думаю, либо мой отец был не слишком-то наблюдателен. Он перевернул мое представление о моей матери с ног на голову всего несколькими словами и даже не заметил этого.

— Что ж, если ты не хочешь шампанского, может, чаю?

Я не хотела чаю. Я ничего не хотела, кроме как не слышать никогда того, что я только что услышала. Но я все равно кивнула, и отец отправился на кухню, а у меня появилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Этих нескольких минут мне явно было недостаточно, но все же в последнее время я столько раз переживала шок, что и на этот раз боль довольно быстро переросла в душевное онемение. Я понимала, что долго это состояние не продлится, и срыв неизбежен. И будет он, по всей видимости, ужасен. Но пока я все же была рада, что ничего не чувствую, и благодарна за эту недолгую передышку.

Зазвонил телефон, и этот простой земной звук мгновенно вернул меня к реальности. Я слышала, как отец на кухне снял трубку.

— Да, она здесь, — сказал он.

Судя по интонации, предстоящий разговор показался ему занятным. Некоторое время он молча слушал; на плите засвистел чайник.

— Разумеется, я так и сделал, — произнес отец наконец, а свист чайника резко оборвался, — я был бы полным идиотом, поступи я иначе.

Он замолчал, снова слушая собеседника на том конце провода, а затем рассмеялся. Я почувствовала раздражение, хотя и не знала почему. Может, в смехе отца было что-то злорадное. А может, у меня просто воображение разыгралось.

— Я передам ей самый теплый привет, — сказал отец, — но я искренне сомневаюсь, что она горит желанием поговорить с тобой прямо сейчас. Было очень любезно с твоей стороны позвонить и удостовериться, что с ней все в порядке.

Послышался сигнал трубки, поставленной обратно на базу, потом в кухне что-то стало позвякивать. Отец вернулся в гостиную, неся в руках поднос с чайным сервизом. В целом население Авалона сильно отличалось от обычных британцев, но в том, что касалось традиции чаепития, они были похожи.

Он уже налил чай в две чашки, и на дне плавали чаинки, что говорило о том, что отец и подумать не мог о заваривании чайных пакетиков. Я чувствовала себя такой несчастной, что чай оказался весьма кстати. Я положила в чашку две ложки сахара и принялась помешивать с отсутствующим видом.

— Это был Итан? — спросила я, потому что когда я додумала в воображении ту часть разговора, что я не слышала, по всему выходило, что это звонил именно он.