Генри Олди - Бездна голодных глаз

Я не мог ее не пожалеть, так как догадывался об участи ее ребенка, а для нее самой смерть была лучше его участи.

Что мне делать? Что могу я сделать? Как могу я убежать из этого рабства ночи, мрака и…

Последний валун оказался ничуть не легче своих предшественников, и вконец озверевший Слюнь в сотый раз взревывал диким котом, обсасывая придавленные пальцы и ища виноватых, на ком можно было бы согнать бессильную злобу — и не получал никакого удовольствия от безответного, вывалянного в песке Гро.

— Это ты, паскуда, сманил меня, — бурчал возмущенный Слюнь, утративший изрядную долю прежней щегольской кучерявости. — Распелся в кабаке, мы, мол, вольные бродяги, мы топчем прах веков… — а я, козел, клюнул, сопли развесил!.. Сидел бы сейчас у Мамы, девок в ночное водил, а ты бы ворочал свой проклятущий прах в одиночку! Или с Удавом… Он бы тебе наворочал!.. Шляются с Арельо по деревне, мудрецы хреновы, а мы тут за них камни шуруем — и добро бы по делу, а то плиты под ними одни, и хоть бы какая зараза!.. А солнце, просто как с Веромом сговорилось, жарит и жарит, делать ему, облезлому, нечего, что ли? Что б его… Нет уж, Гро, и не надейся — я теперь умный, молчу, молчу, а то он, гад, подкрадется, или Удав нашипит, потом не расплатишься. Я с ним как-то по селению прошелся, люди ставни позакрывали, собаки брешут, один баран Фоланс пивом его поит. Его поит, а меня, значит, — иди, мол, Слюнчик, к колодцу, хорошая водичка, родниковая, у вас в Городе такой нет… Вот и хлебал бы сам водичку свою драную, морда скоро лопнет, с водички, небось!..

Слышь, Гро, там придурок один бродит, на тебя похож, потешный такой так и тот, Верома увидел, чуть по швам не разошелся; костылями дрыгает, "Глаза! Глаза! — вопит. — Смотрят! Не дам, не дам, сгинь, не возьмешь!.." А чего не даст — не говорит. Хотя ему и давать-то нечего, он же не Нола, та как подсуетится, так ни мне, ни Арельо копать уже не захочется. Собственно, он и не копает…

А придурок скачет и руками прямо под носом у Верома машет, вроде пугает. Подрыгал, поорал — а после сел и тихо так, с надрывом: "Пошел прочь, дурак, пошел прочь, дурак, пошел…" И раз пять так, это Верому-то, понял, Гро? Я уж решил — конец детине, пришибет его Вером, так нет же, сморщился пузырем проколотым и еще тише: "Хорошо, дурак…" Поговорили, значит. Да ты придерживай, соловей ободранный, придерживай, больно ведь, когда такая дрянь да по пальцу, и в который уже раз! Сука ты поганая, я ж тебе говорю — придерживай!!! Подыми, Гро, миленький, ну подыми, чего ты куксишься, не тяни, больно ведь, ой как больно, уюююююй… Так о чем же это мы с тобой, до пальца-то?

В общем, пошли мы с Арельо, а дурень за нами крадется. И Вером ему через плечо, по-доброму — это с придурком по-доброму, а я доброго слова от Варка… то есть, от господина Арельо, видать, вовек не дождусь. Подыхать стану, вот тогда, может, молодец, скажет, правильно, что сдох — продолжай в том же духе… И говорит, значит, дурню: "Плохо, говорит, когда маленькую цель подносят слишком близко к глазам. Она тогда мир заслоняет, и человек забывает, что в защите добра главное не защита, а добро." Ты понял, Гро, это он остолопу деревенскому, а я когда засмеялся — ну необидно совсем засмеялся, честно, просто от хорошего настроения — так он меня всю дорогу ногой в зад пинал и заставлял проповедь свою наизусть учить. А мне наизусть — так легче валун этот самому двигать, но выучил, ничего, только задница болит, и пальцы болят, и все у меня болит, ты придерживай, придерживай, Гро, а то кончусь я, и пока браслет новый не вырастет, будешь ты сам здесь ковыряться, а я потом снова кончусь, Гро, и еще раз, пока тебя одного и не оставлю, и будешь ты — да ты ведь и будешь, Гро, я ж тебя знаю, и слова от тебя не дождешься, одни песни дурацкие, а я песни твои уже слышать не могу, это ты меня соблазнил, паскуда, прах веков на горбу таскать…

Ну вот, а тут даже и плиты нет, железяка торчит кривая, мать ее размать…

— Эй, гробокопатели! — поношенный камзол Арельо мелькнул на гребне холма, и следом за ним начал выползать Вяленый, грызя оставшиеся ногти на покалеченной руке. — Ну как, груз сняли?

— Сняли, сняли, — огрызнулся Слюнь, — и груз сняли, и штаны сняли, ждем давно…

Четыре откаченных в сторону валуна, ранее образовывавшие неправильный ромб, открыли три потрескавшихся плиты и некий предмет, названный Слюнем "кривой железякой" — чем он, собственно, и был.

— Глянь, Удав, — приказал Вером. — Твое время, твоя забота…

Удав скользнул вниз и прошелся вдоль плит, внимательно их разглядывая, потом подозвал Гро и указал на ближнюю к нему, ничем не отличавшуюся от остальных.

— Стань сюда. Топай, — сказал Удав, стряхивая с рубахи Гро налипший песок. — Здесь топай, в центре. И посильнее, с задором. А ты, Слюнь, вон на правой топать будешь. И не волынь, красавчик, а то велю головой биться, она у тебя лучше любого лома…

После подобного напутствия Вяленый присел у железного прута и обеими руками вцепился в его изгиб.

— Давай, ребята, — заорал он, наливаясь кровью, и по жилистым рукам заструились крутые багровые вены. — Давай, топай, Гро, подохнем же ни за грош, если обломится, топай, Слюнь, милый, давай!..

Слюнь бешено скакал по выделенной ему плите, вопя нечленораздельное, маленькая голова Вяленого дергалась и моталась на тощей шее, Гро отплясывал первобытный танец по стертому древнему шрифту; и край каменной доски закряхтел и стал приподниматься.

— Падай, Гро! — неожиданно взвыл Удав и рухнул на спину с оторванным прутом в руках. Резко вздыбившись, плита закачалась и сползла набок, открывая черный смердящий провал. Гро уже валялся в стороне, животом прижимая к спасительной земле свой драгоценный лей.

Взмокший Слюнь подкатился к дыре и глянул на бледного дрожащего Удава.

— Ну и зачем надо было падать? — поинтересовался он. — Слез бы Гро тихо-мирно, оно ж не на него валилось, так нет, мордой в пыль обязательно…

Подошедший Арельо дружески похлопал Слюня по перепачканной физиономии.

— Молодец, кучерявый, хорошо топал, с душой, — улыбнулся Арельо, нагибаясь и запуская руку в открывшийся лаз. Он пошарил там, выпрямился и повернулся к Удаву.

— Тетива сгнила, — сказал Вером. — Потому и не выстрелил. А так все в порядке.

Гро отряхнулся и стал подтягивать колки лея. Слюнь сидел, тупо уставившись в провал.

— Ну ладно, а я-то зачем топал? — спросил Слюнь.

— Не могу я, Ангмар, боюсь, дико мне, есть уже — и то плохо стала, поперек глотки стоит и вниз не падает, не могу я так, Анг, совсем, совсем…

Толстуха Нола тряслась, как в лихорадке, все ее рыхлое тело колыхалось в беззвучной истерике, и даже крепкая пятерня вислоплечего Ангмара, сжавшая плечо женщины, не могла унять нервной дрожи.