Генри Олди - Баллада о кулаке

После «змеиной жемчужины» люди не встают.

А бесовское лицо уже скалилось в трех шагах от ближнего манекена, гостеприимно открывавшего строй.

Фэн на мгновение задержался, обернувшись, — знал повар, нутром чуял, что никто не последует за ним к деревянным убийцам!.. Лишь монах из тайной службы сдвинулся на пядь и сверкнул угольным пламенем из-под век.

Но и преподобный Бань остановился, замерев рядом с лазутчиком, потому что обоих поразил облик сбежавшего безумца Кармы.

Тьма ласковыми прикосновениями сглаживала уродство повара, вспухшие рубцы казались тенями, невесомо павшими на человеческую плоть, провал рта не напоминал более «купель мрака», и смутная обреченность проступила в сухой старческой фигурке.

Обреченность и решимость.

А в глазах зажившегося на земле монастырского повара тихо светились усталость и покой, оплывающий восковыми слезами покой, какой изредка стынет во влажной глубине взгляда загнанной лошади, когда ее наконец перестанут хлестать и милосердно оставят подыхать на обочине, без кнута и хрипа запаленных легких.

Змеенышу еще показалось, что улыбка мимоходом растянула безгубый рот, умиротворенная улыбка лика над алтарем, намек на потаенную радость, зародыш учения Чань, единственного учения, полагающего смех не только полезным, но и жизненно необходимым... впрочем, так это было или не так? — какая разница, если босая ступня повара уже поползла по земле, пересекая грань между «сейчас» и «никогда».

Грубо вырезанный воин на ребристом столбе скрипуче крутнулся, размоталась невидимая до того цепь с шипастым ядром на конце, и ровный свист рассек тишину Лабиринта Манекенов. В последний момент Фэн прогнулся назад, дробно переступив ногами, и ядро миновало его голову, а мелькнувший снизу брус злобно щелкнул, не сумев ударить по голеням, — но когда уже безобидное ядро пошло на второй круг, повар неожиданно вскинул руку.

Левую.

Потому что в правой он держал невесть когда поднятый с земли диск.

И торчащий шип ядра вспорол предплечье безумца до кости.

Крови видно не было. Темнота скрадывала почти все, сам Фэн не издал ни звука, словно не его тело только что раскромсала отточенная сталь, и кинулся вперед, как ребенок всем телом рушится в набегающую волну.

Увернувшись от проволочной плети, зажатой в медном кулаке раскрашенного демона, повар смахнул в сторону граненый молот, принадлежащий кому-то высокому и узкоплечему, присел на широко расставленных ногах... острые концы плети пробороздили ему спину, когтями вздыбив кашью вместе с кожей, а молот удивленно издал сухой треск, перебив уже искалеченную шипом руку в локте.

Повар счастливо расхохотался, неловко сунул диск под мышку и отправился дальше.

Он плясал в месиве взрывающихся клинков, дубин, цепей и рычагов, манекены хрипло вскрикивали от недоумения и били наотмашь, промахиваясь и попадая, раскручивая пружину и повинуясь приказу умершего восемь веков назад механика, не понимая, что происходит, готовые в любую секунду рассыпаться и похоронить под собой невероятное существо, сроднившееся с ними, с деревянными экзаменаторами, с легендой Шаолиня; а человек смеялся над куклами, заставляя делать то, чего хочет он, и только он.

Он хотел умирать по своему выбору, и делать это так долго и страшно, как это только возможно.

И даже как невозможно.

А Змееныш мертвой хваткой вцепился в преподобного Баня, удерживая того от вмешательства, и бодисатва из тайной службы рычал и выплевывал соленые ругательства портового сброда, соленые от слез и крови из прокушенной губы, потому что мастерства клейменого мастера сейчас не хватало, чтобы заставить взбесившуюся змею разжать кольца, окаменевшие на нем.

И вздрагивал Маленький Архат, словно каждый удар, попадавший по повару, попадал по нему.

«Каким путем поведете вы этого беспутного, Просветленного, владеющего безграничными сферами, — эхом отдавалось под сводами Лабиринта Манекенов, и весь Шаолинь испуганно внимал гулу судьбы, — у которого победа не превращается в поражение и чья побежденная страсть уже не продолжается в этом мире?!»

Безумец Кармы полз — идти он больше не мог, последний удар раздробил ему колено, и обнажившаяся кость страшно белела во мраке.

Но он полз.

И волочил за собой диск.

«Каким путем поведете вы этого беспутного, — кричали восемь столетий, пронесшиеся над обителью, и скорбно молчали призраки во главе с Бородатым Варваром, — Просветленного, обладающего безграничными сферами, у которого нет ни привязанностей, ни желаний, сбивающих с дороги?!»

Каким путем?

А манекены все били и били...

Исковерканное существо выбралось из мелькания и грохота на том конце галереи; оставляя за собой кровавый след, полураздавленный червь рывками двинулся дальше, подолгу оставаясь на одном месте и содрогаясь в агонии, но время шло, червь дергался и полз вперед.

Волоча за собой диск, чудом оставшийся невредимым.

Вскоре он скрылся из виду.

...Долго, очень долго люди в Лабиринте не могли шевельнуться.

Каким путем вы поведете...

Застывшие манекены молчали.

Они тоже не знали — каким?

Наконец Маленький Архат шевельнулся, неловко сделал первый шаг, словно забыв, как это делается, и побрел обратно, в тайную комнату мумий.

Малыш-инок не оглядывался, да это было и ни к чему: остальные послушно шли за ним.

Лань Даосин поддерживал судью Бао; несколько раз Змееныш пытался с другой стороны помочь идти выездному следователю, грузно навалившемуся на щуплого даоса, но Железная Шапка только сверкал очами из-под косматых бровей, и лазутчик жизни отставал.

Дойдя до заветной комнаты, малыш-инок надолго застыл на пороге; его не трогали, не пытались заглянуть через голову... Маленький Архат вытер слезы и шагнул внутрь, уступая дорогу.

Перед строем мумий навзничь лежал человек.

Не похожий на человека.

Как безумец Кармы, монастырский повар Фэн сумел доползти сюда — оставалось загадкой Лабиринта, одной из многих.

Рядом с нелепо вывернутой головой человека, краем касаясь треснувшего затылка, лежал диск из полированного ясеня.

Между поваром и недвижным Бодхидхармой; как раз на середине.

И трещина змеилась по дереву, вспарывая годовые кольца, словно страшный удар расколол одновременно и голову, и диск.

Поверхность диска была чиста, лишь сбоку робко прилепился один-единственный иероглиф.

«Цзин».

Чистое.

Даос неуклюже взмахнул свободной рукой, и на ближайшей к поверженному Фэну стене проявился смутный контур...

Они стояли скудной цепью на холмах, на границе миров Желтой пыли.

А равнина перед ними была пуста, и ветер качал пушистые метелки трав.