Ольга Голотвина - Два талисмана

В «Жареной куропатке» мало кто спал.

Все слуги и даже госпожа Лаинга собрались на кухне вокруг Барабульки. Та, упиваясь общим вниманием, расписывала роковой пир в Наррабанских Хоромах и гибель Верши-дэра (хотя сама ее не видела).

Девушка была счастлива: хозяйка уверила ее, что не отдаст под суд за браслеты и заколку и даже не выгонит, при себе оставит. И теперь служанка с удовольствием рассказывала про гибель заморского вельможи. Но про свою госпожу и ее странных знакомых — ни словечка, хотя госпожа Лаинга и спрашивала. Чтоб из-за длинного языка потерять хорошее место… Она, Барабулька, не такой дурехой уродилась!

А в комнате Авиты художница и актриса, усевшись рядышком на кровати, беседовали. Мирвик сидел на скамье у стола и вставлял реплики в разговор девушек.

Авита уже успела во всех подробностях рассказать Милесте про последний пир Верши-дэра, а та рассказала ей про свой плен у циркачей и даже, спрыгнув с постели, изобразила «хумсарскую пляску», которою потешала зрителей на улицах.

— Интересно, долго ли будет держаться эта краска? — скорчила она гримаску. — Что мне волосы остригли — это полбеды. Волосы — не зубы, отрастут, да и париков у Бики полон сундук. А вот не пойдет ли от краски кожа пятнами, как у Джалены от чернил?

— У Джалены как раз пятна уже сошли, — уточнил Мирвик.

— Правда? Ой, как хорошо! Вот только… придется уступить ей роль, да?

— Не думаю, — поспешила ее утешить Авита. — Ты сыграла с таким блеском, что весь город потрясен.

— И Раушарни к тебе хорошо относится, — добавил Мирвик. — Вся труппа насчет вас троих догадки строит: почему этот скряга взял в театр Милесту, Эрталу и Авиту? Актрис сразу — на главные роли. А художнице — дал работу, которую Бики и бесплатно бы сделал.

— Наверное, гадают, кто из нас — его новая любовница? — ехидно предположила Авита.

— Не обязательно, — ухмыльнулся Мирвик. — Мне театральные птички нащебетали, что любовниц своих он не балует. У Раушарни роль через постель не очень-то получишь.

— Значит, в молодости он был мягче, — смущенно улыбнулась Милеста. — Когда-то он был влюблен в мою маму. Она тоже была актрисой, но потом вышла за моего отца и уехала с ним в Шеджимир. Отец был лавочником. Когда он умер, мы с мамой продолжали торговлю, но как-то не задалось… А мама учила меня актерскому мастерству — еще при жизни отца, тайком от него. Потом мама заболела, лавку пришлось продать, почти все деньги ушли на лечение. Перед смертью она написала письмо для Раушарни и велела ехать в Аршмир… Раушарни так растрогался! Сказал, что мама была гениальной актрисой, а я на нее похожа. Велел что-нибудь продекламировать. Я прочитала монолог Луанни из «Принца-изгнанника». Он сказал, что даст мне роль.

— Вот оно как! — уважительно отозвался Мирвик и глянул на Авиту. — А у моей госпожи тоже было письмо?

— Нет, я показала Раушарни свои рисунки, — твердо ответила Авита.

Мирвик недоверчиво хмыкнул.

Авита отвернулась, чтобы скрыть улыбку.

Не верит — и правильно делает. Малевать декорации валиком — это не выводить рисунки на бумаге тонким угольком.

Но откровенничать она не собирается.

Если кто-то выкладывает вам свои секреты — он наверняка ожидает, что и вы ему ответите тем же.

Но Авита умеет хранить тайны, особенно чужие.

Не хочет Раушарни, чтобы все знали, кто он родом и откуда… ну и пожалуйста! Авита не станет бренчать о том, что отец «короля сцены» был в имении ее дяди старшим слугой, да и сам великий артист в детстве крутился на побегушках в господском доме. Стыдится он этого.

А несколько лет назад труппа чем-то не угодила королю, театр велено было закрыть на год. Труппа разбрелась на время. Раушарни, у которого денег на год не было скоплено, подался на родину. Там хозяин имения взял Раушарни на работу — за столом прислуживать. Вот этого актер втройне стыдится…

Авита тогда была еще девчонкой, под замком еще не сидела. Раушарни она запомнила. И он ее запомнил. Как увидел в коридоре театра — побелел. И работу ей дал, лишь бы не разболтала никому его секрет, лишь бы актеры его на смех не подняли.

Авита не разболтает. Хотя Милеста и так пытается выспросить, и этак:

— Как же ты его уговорила? Может, это колдовство? Может, ты не только двери накрепко запираешь чарами, а еще что-то умеешь?

Авита вдруг нахмурилась:

— Хотела бы я быть великой чародейкой! Я бы тогда вызнала, что сейчас делает Ларш. И помогла бы ему. Чует мое сердце: что-то с ним неладно…

Мирвик и Авита притихли. И каждый из троих молча попросил Безликих помочь молодому Спруту, где бы тот ни был…

Горько-соленая волна закатила дерущимся по оплеухе, залила глаза, ворвалась в горло, заставив кашлять и отплевываться. Враждебные объятия разомкнулись, оба противника уцепились за перевернутую лодку. Море разняло их, как взрослый человек разнимает детишек-драчунов.

Ульден оттолкнулся от лодки и поплыл туда, где гигантская каменная фигура пронизывала ночь взглядом-лучом.

Тут же за ним последовал Ларш.

Нет, это была не погоня. Юношу гнал к острову ужас. Он даже не догадался скинуть сапоги — ни барахтаясь в волнах, ни карабкаясь по скользким, обточенным водой скалам. Но паника, отнявшая разум, придала силы, и Спрут ползком выбрался на островок.

Он без сил опустился на холодные камни. Сапоги были полны воды, мокрая одежда облепила тело, холод пробирал до костей, болела рана на боку — но превыше всего царствовало в душе счастье спасения. Забыта погоня, забыт пропавший перстень… главное — позади осталась проклятая пучина!

«Да чтоб я еще хоть раз… — блаженно думал Ларш, припав щекой к валуну. — И на берег не затащат. Здесь останусь. До самой смерти. На маяке».

Во мраке захрустели под чьими-то ногами мелкие камни. Старческий голос — высокий, пронзительный — заговорил, обращаясь к кому-то:

— Ох, храни Безликие… ты откуда, приятель?

И ответ — негромкий, неразборчивый.

Ларш не пошевелился. Это его не касалось. Внизу, во мраке, ворочался и шумел черный ужас, но он не мог добраться до Ларша, не мог, не мог…

А смотритель продолжал громко, удивленно, приветливо:

— Надо же, беда какая… Ну, ничего, приятель, ничего! Сейчас пойдем в дом, я тебе дам переодеться в сухое, налью…

Фраза оборвалась коротким вскриком боли.

Этот вскрик воскресил разум Ларша.

Он вскочил и кинулся на крик. Споткнулся о что-то мягкое, нагнулся. Луна вынырнула из туч, посветила стражнику.

Смотритель маяка был без сознания, на лбу его была темная полоса. Но он дышал.

Ларш в смятении задержался рядом с беспомощным человеком.

Из мрака в полосу лунного света вылетел тощий подросток. Замер, потрясенный.

— Помоги ему! — властно бросил Спрут и кинулся в погоню за уходящим убийцей.