Ольга Голотвина - Два талисмана

Медведь, в двух шагах от которого прошел чужой человек, не обратил на это внимания: он самозабвенно возил мордой по раздавленной луковице.

«Почему он сам не учуял лук? — спросил себя Ларш, запирая стойла на засов. — Вино ему сбило чутье? Или отвлекся на мальчишку?»

Мысль о ребенке заставила поторопиться. Ларш подошел к опорному столбу, поднял руки — и на них молча, понятливо и бесстрашно спрыгнул маленький циркач. В этот миг замурзанный смуглый бродяжка был дорог Сыну Клана, как младший брат.

Ларш спустил ребенка на пол, легонько шлепнул пониже спины:

— Беги к матери!

Тот без единого словечка припустил по проходу к дверям — только босые пятки замелькали.

Стражник двинулся следом. Мимоходом бросил взгляд в стойло и с облегчением вздохнул: хмель взял свое. Вояка спал, уткнувшись мордой в солому.

Сына Клана уколола жадная, горячая мысль: «Не Дар ли во мне проснулся? Ведь кто-то из Первых Магов умел усмирять диких зверей… а за века кровь Кланов так смешалась…»

Но будить медведя и проверять, не проснулся ли Дар, юноше как-то не хотелось.

Оторвав умиленный взгляд от стойла с дрыхнущим чудовищем, Ларш обернулся к дверям и увидел: кое-что изменилось.

Хозяин цирка, на которого стражник до сих пор и внимания не обращал, уже не валялся в обнимку с бочонком, а стоял на ногах. И стоял довольно твердо.

Плоскомордый укротитель ростом и весом едва ли уступал своему зверю. Его хмурый взор живо напомнил Ларшу взгляд медведя.

— Это кто моего Вояку вздумал трогать? — враждебно поинтересовался Прешдаг. Пьяница мазнул глазами сверху вниз по гостю, зацепился взглядом за черно-синюю перевязь. — A-а, «краб»! А ну, пошел вон от зверя!

Рука Ларша дернулась было к эфесу меча, но замерла. Не для того Ларш спас мальчугана, чтобы тут же оставить его сиротой.

А громадина-циркач, не подозревая о милосердных мыслях стражника, изверг из себя рычание:

— Порву… башку с плеч снесу!

За плечами у пьяницы возникли двое.

— В тюрьму захотел? — охнул «человек-пес». — Со стражей связался?!

— Пойдем отсюда, дорогой, — поддержала циркачка-наррабанка. — Я тебя до постели доведу, покормлю, приласкаю…

Ни резонных доводов, ни ласковых слов укротитель слушать не желал. Обернувшись к циркачам, он отшвырнул от себя женщину, цеплявшуюся за его плечо, и врезал «человеку-псу» — коротко, но с такой силой, что беднягу унесло за порог. Это произошло так быстро, что стражник не успел вмешаться.

Затем плоскомордый Прешдаг вспомнил о незваном госте. Тяжело ступая огромными ступнями по разбросанной по полу соломе, он двинулся к Ларшу.

Юноша следил за каждым движением пьяного силача, хотя и не мог поверить, что кто-то, в пьяном или трезвом уме, посмеет ударить Сына Клана. (Молодой Спрут забыл, что не сказал циркачам о своей знатности).

Но когда здоровенный кулак, способный и в самом деле сбить голову с плеч, вскинулся в пьяном замахе, Ларш не стал стоять столбом, а сделал то, чему учили когда-то наемники в замке: поднырнул под руку противника.

Укротитель потерял равновесие, качнулся вперед, а Ларш добавил ему по шее для скорости и поставил подножку.

Укротитель во весь рост растянулся вдоль прохода, попытался встать, но получил от стражника удар ногой по голове и потерял сознание.

Ларш нагнулся, чтобы проверить, жив ли пьяница. («Жив!») Но женщина, глядевшая с порога на драку, неверно истолковала это движение. С воплем: «Не бейте его, господин!» — наррабанка пробежала по проходу, упала рядом с мужем на колени и закрыла его собой от стражника.

— Не ори, медведя разбудишь, — негромко сказал ей Ларш и пошел к дверям.

«Человек-пес» ждал его за порогом, потирая плечо, в которое пришелся удар хозяина, но улыбаясь до ушей. От восторга он забыл о почтительности и обратился к Ларшу безо всяких «господин стражник»:

— Здорово! Ты, парень, пока в стражу не подался, не циркачом ли был?

— Нет, — коротко ответил Ларш.

— Ну и дурак. Снимай эту сине-черную тряпку и давай к нам. У тебя талант.

Ларш представил, как он на пару с медведем пляшет под окнами дворца Хранителя. И какое при этом лицо у тетушки Аштвинны, глядящей на это зрелище с балкона.

Надо было одернуть расхрабрившегося фигляра. Вместо этого Ларш спросил:

— А хозяин-то ваш меня возьмет?

— Прешдаг? Еще как возьмет. Он уважает тех, кто сумел его побить.

— Ну, пьяного и кошка побьет! А цирк… Знаешь, — вдруг признался Ларш, — я в детстве мечтал удрать с цирковым фургоном.

— В детстве-то все мечтают… — Так придешь?

— Я в страже первый день, — с легким сожалением отказался Ларш. — Не хочется бросать работу, не распробовав, хороша или плоха…

Верши-дэр, наррабанский вельможа (направлявшийся с не особо значительной миссией в Тайверан и застрявший в Аршмире сначала для поправления здоровья после морской болезни, а потом из-за приступа подагры), принимал у себя аршмирских друзей.

Круглолицый, с не по-наррабански светлой кожей и блестящими глазками, сводный брат Светоча нес бремя хвори без нытья и жалостных разговоров о самочувствии. Если бы не больная нога, вытянутая вдоль лежанки и накрытая легчайшим льняным покрывалом, никто бы и не догадался, что этот крепкий тридцативосьмилетний мужчина болен.

В остальном облик вельможи был безупречен: здоровая нога обута в красивый грайанский башмак с пряжкой, украшенной бирюзой, — хоть сейчас на танцы! И наряд по последней моде, и аккуратно подстриженная бородка, и ровные усики над белыми, крепкими, как у тигра, зубами… Верши-дэр, украшение двора Нарра-до, не позволил бы себе валяться на смятых простынях, хныкать и расписывать всем вокруг свой недуг.

«Пусть болезнь поймала меня, как капкан — волка, — храбро улыбался знатный наррабанец, — это еще не значит, что я должен отдать ей кусочек жизни. Со своей родины привез я дивные травы, отвар которых смягчает боль. Я не отравлю кислой миной добрую пирушку. Правда, я не смогу есть и пить с моими друзьями, зато буду наслаждаться их беседой, музыкой, плясками танцовщиц…»

С того дня, как сводный брат Светоча поселился в Наррабанских Хоромах, здесь не смолкала веселая болтовня и не переставало литься в чаши вино. Как мотыльки на свет, слеталась сюда знатная молодежь города.

Отчасти юношей привлекали прекрасный винный погреб и искусная стряпня повара, прибывшего с хозяином из-за моря. Отчасти сыграло роль всесильное общественное мнение. («Как, ты еще не был у Верши-дэра?!») Но главной притягательной силой было все же обаяние хозяина, который умел дать понять каждому гостю, какую радость тот принес с собой в дом. Этот бывалый, много видевший человек умел держаться на равных с юнцами, умел говорить и слушать, умел поддержать угасающую застольную беседу увлекательной историей или незаметно уйти в тень, когда эта беседа и без него плясала над столом, словно живое, искрометное пламя.