Питер Бигл - Последний единорог

Прошло двенадцать дней. Каждый день Лал и Ньятенери уезжают. Совсем не думают о бедном лисе, не думают о Лукассе, которая остается одна. Она сидит, ждет, выходит на улицу, разговаривает с актерами, разговаривает с Маринешей, разговаривает со мной. Один раз плачет. На двенадцатую ночь эти две возвращаются так поздно, что Россет уже спит, и они сами ставят лошадей в конюшню. Наверху, в комнате, я сплю на подушке, свернувшись, как котенок, очень красиво. Лукасса лежит рядом со мной, не спит.

Они входят, шагают устало, пахнут злостью. Лал говорит:

— Ты сказала, что знаешь.

Ньятенери говорит:

— Он здесь.

Лал тяжело плюхается на кровать, стягивает сапоги.

— Его нет в городе. Это мы знаем. Где же это — «здесь»?

Ньятенери отвечает только:

— Завтра. Обыщем каждую ферму. Каждую хижину. Каждую пещеру, каждую рощу, заглянем под каждую тряпку, валяющуюся в канаве. Он здесь.

Лал говорит:

— Если бы он только мог поговорить с нами! Если бы он мог явиться в еще одном сне — всего в одном!

Швыряет сапоги в угол.

— Он слишком слаб, — говорит Ньятенери. — Слишком много боли, слишком много борьбы — где ему взять сил на еще одно послание?

Открываю один глаз, смотрю сквозь пальцы Лукассы. Вижу, как Ньятенери обрывает перья на стреле. Перестала. Закрываю глаз. Голос Ньятенери, совсем другой:

— Маги тоже умирают.

Кровать подпрыгивает. Лал встала, ходит взад-вперед, от двери к окну, за которым поскрипывают на ветру ветки дерева.

— Да. Но не этот. Не так. Маги иногда умирают оттого, что поддались алчности или страху, но этот — он ничего не хочет, ничего не боится, смеется над всем. Никакая сила не имеет власти над ним.

Ньятенери, резко:

— Откуда тебе это знать? Ты ничего о нем не знаешь. Я тоже. Скажи мне, сколько ему лет, откуда он родом, расскажи мне о его семье, о его собственном учителе, о его настоящем доме!

Стрела ломается, летит следом за сапогами Лал. Ньятенери говорит:

— Скажи мне, кого он любит…

Лал набирает в грудь воздуху, с шумом выпускает его. Лукасса садится, смотрит, гладит меня. Ньятенери:

— Нет. Не нас. Он был добр, он защитил нас — спас нас, да, — он многому научил нас, и мы любим его, мы обе. Мы здесь, как и должно быть, потому что мы его любим. Но он нас — нет.

Улыбается. Сверкают белые зубы, губы плотно натянуты.

— Ты это знаешь.

Ни звука. Только я дышу — такой сонный, такой славный… Лал подходит к окну, смотрит на вкусных цыплят, которые устроились на ночлег в кустах. Лал говорит:

— Но кого-то он любит. Кто-то знает его истинное имя.

Ньятенери берется за вторую стрелу. Лал говорит тихо-тихо:

— Ты его видела. Никто не мог сделать с ним такое на расстоянии. Кто бы ни разрушил его магию, это был человек, которому он доверял, которого он очень любил. Иначе быть не может.

Они перечисляют имена. Мужчины, женщины, кто-то, кто не то и не другое, живет не то в огне, не то в земле — впрочем, какая разница? Но Лал каждый раз качает головой, и Ньятенери говорит: «Нет, наверное». Один раз они даже смеются, и Лукасса смотрит на них, забывая чесать меня за ухом. Но наконец имена кончаются. Лал говорит:

— Это кто-то, кого я не знаю.

Стук в дверь. Ньятенери разворачивается, взметается вверх, точно дым, беззвучно, с луком на изготовку. Голос:

— Это я, Россет! Можно?

Лук опускается, Лал подходит к двери. Мальчишка стоит на пороге, весь встрепанный, с деревянным блюдом. Я чую холодное мясо, вкусный сыр, дрянное вино. Он говорит:

— Я проснулся, услышал, как вы разговариваете… Вы вернулись поздно, я подумал, может, вы не ужинали…

Глаза круглые, как виноградины, большие, как смоквы.

Лал издает неопределенный звук, нечто среднее между смехом и вздохом. Лал говорит:

— Спасибо, Россет. Ты очень заботливый.

Сует блюдо ей в руки. Говорит:

— Вино кисловато малость. Хорошее Карш держит под замком. Но мясо свежее, вчерашнее, честное слово!

Подходит Ньятенери. Говорит:

— Спасибо, Россет. А теперь иди спать.

Улыбается ему. Парень почти не дышит. Ноги делают шаг назад, остальное на два шага продвигается в комнату. Видит меня на подушке Лукассы. Нос прикрыт хвостом, я сладко посапываю. Глаза делаются здоровые, как сливы.

— Карш… — говорит он, словно чихает.

Лукасса поспешно подхватывает меня на руки, смотрит испуганно. Ньятенери:

— Карш сказал, чтобы лиса не было видно. Он его и не видит.

Лал:

— Ты его тоже не видел.

Она прикасается к щеке мальчишки, выталкивает его из комнаты кончиками пальцев, закрывает дверь. Он остается стоять за дверью, я его чую, стоит долго. Лал подходит к столу, ставит блюдо.

— Хороший мальчик. Смотрит на мир с удивлением, и работает, как вол.

Тут она останавливается, хохочет, трясет головой. Говорит:

— Наверно, мой… наверно, наш друг не раз говорил то же самое о нас. Тому, кого он любил…

Ньятенери снова берется за стрелы.

Все это время Лукасса молчит. Смотрит, гладит меня, не говоря ни слова, но что-то течет изнутри нее, по рукам, в мое тело — шерсть встает дыбом, и кости тоже. Теперь она говорит:

— Сегодня.

Они смотрят на нее. Ньятенери:

— Что — сегодня?

Лукасса:

— Не завтра. Вы нашли его сегодня.

Встает, смотрит им в глаза, упрямая, уверенная. Я изгибаюсь у нее на руках, зеваю, потягиваюсь. Лал, мягко и осторожно:

— Нет, Лукасса, мы его не нашли. След, что он оставил для нас, привел нас в эти-земли, но за эти двенадцать дней мы побывали всюду. Мы с Ньятенери хорошие следопыты. Но никто не может вспомнить, чтобы видел его. Ни знака, ни малейшего следа…

— Значит, вы побывали там, где был он, — перебивает ее Лукасса. — Вы были там, где случилось что-то… что-то плохое.

Теперь они переглядываются. Ньятенери чуть заметно приподнимает бровь. Лал — нет. Лукасса замечает это, говорит громче:

— Оно пристало к вам, я это чую. Вы были сегодня в каком-то месте — это место смерти, вы там были, вы все испачкались в этом с головы до ног.

Дрожит сильнее, так что вот-вот выронит меня. Повторяет:

— Смерть…

Ньятенери поворачивается к Лал.

— В той комнате, в тот день, когда мы приехали. И теперь снова. Какие еще трюки она знает?

Лал:

— Это не трюк.

Мягкие золотистые глаза темнеют, становятся бронзовыми. Лал сердится. Говорит:

— Она знает смерть лучше нас обеих. Она чувствует, где проходила смерть. Тебе придется поверить мне на слово.

Ньятенери, медленно:

— Поверю.

Становится тихо. Все молчат. Лал пробует вино, кривится, но все равно пьет. Лукасса режет холодное мясо: ломтик мне, ломтик себе, ломтик мне. Ньятенери говорит:

— Башня.

Лал моргает.

— Башня? Ах, та башня! Куча красного кирпича? Мы не нашли там ничего, кроме пауков, сов и вековой пыли. Почему именно там?