Виктор Обухов - От тёмного пламени

— Ну что, догнал?..

Это Сашка потом на бумаге написал, когда к нему приставали, — что да как. Он онемел, с полгода не разговаривал. А когда опять заговорил, сразу поняли, что он свихнулся.

— Да-а…

— Но больше этого коня здесь никогда не было; да и раньше никогда. Потому легенда не развилась.

— Я тоже вчера кошку вашу видел.

— Да ну?

— Ночью.

И я рассказал Петру кусок вчерашней истории, благоразумно опустив ее начало. Остановился я на том, что вляпался в ил (во время рассказа я по привычке засунул руку в карман и нащупал там вчерашние находки, о которых, честно говоря, начисто забыл. И то, что я вспомнил о них, почему-то удержало меня от подробного рассказа о дальнейших ночных чудесах. Рассказал я только о погоне по пустырю и закончил тем, что потерял туфель, выдергивая ногу из ила).

— Да-а… — сказал Петр, когда я закончил. — Странная история. Ты только жене ее не рассказывай.

— А что?

— Поверит.

— А ты что?

— Не знаю. Как ты понимаешь, в твоей истории есть какие-то сомнительные нотки. Потому не знаю, что тебе ответить. Если хочешь, можем тебе в доме постелить.

— Да ну, — возмутился я, — что за чушь!

— Ну, мало ли. Нервы все-таки… Ладно, если что померещится опять, или просто не понравится, — заходи в дом и растолкай меня. Тогда в доме устроим.

Так мы и простились. Петр отправился в дом. Потом вышел еще раз, с женой, занес мне во флигель баллон пива и тарелку раков.

— Чтоб не скучно было…

Ира немного подмела во флигеле и, пожелав мне спокойной ночи, они вышли. Показалось, что она мне, выходя, чуть заметно подмигнула. Это меня, естественно, окрылило, и я исполнился всяческих надежд на будущее.

А пока — сидел на кровати. Во флигеле не было люстры, был уютный ночник у изголовья. Я разглядывал вчерашние находки, и опять перебирал в памяти прошлый вечер. И бусинка, и монетка были такими, словно их забросили сюда из какого-то чудесного мира… Или, по крайней мере, из неизвестного совсем времени… мне казалось, что им многие сотни лет… даже скорее — многие тысячи…

— Между прочим, — взглянул на меня Сергей Сергеевич, — я интересовался народами, жившими когда-либо на этих землях. Культурой. Известно, конечно, весьма немного, но из того, что известно, все далеко уступает моим находкам. — Настолько разительное отличие в уровне… как, например, между пулеметом и детской рогаткой. — Впрочем, это неудачно сказал, но уж верно — куда этим культурам до моих штучек!

…Монетка была золотая, но, видимо, с какой-то примесью. Помните, я говорил, что она светилась во тьме? — Я выключил свет, чтобы проверить воспоминание. — Она светилась. Как и вчера. И бусина тоже…

Не знаю, что мне больше нравилось: монета или бусина. Монета была странно расписана. На гербовой стороне в верхней части расположены были шесть звездочек. В правильном порядке. Мне почему-то вспомнилась эмблема атома. И верно, — если по этим точкам-звездочкам построить шесть эллипсов, то как раз атом и выйдет. В нижней части в монете была просверлена крохотная сквозная дырочка, и прямо из нее поднимались, расходясь, две прямые линии. Словно два луча, встающие неизвестно откуда, из какой-то бездны. У обода монета была испещрена значками непонятного письма. Мне тогда же показалось… кстати, я все время говорю «показалось», а надо бы говорить что-то вроде «узналось»… если б я мог узнать то, что знать невозможно. — Итак, мне тогда же показалось, что этому письму больше нету аналогов. — Значки того же письма, но другие, были и с обратной стороны; на этой стороне был изображен — по грудь — человек. Конечно, в таком маленьком изображении мало что разберешь, — но, глядя на него, я почему-то подумал, что этот человек весьма смахивает на моего дядюшку. — Да, если угодно, было некоторое сходство и со мной самим; но с дядюшкой больше. Впрочем, это неважно, хотя и забавно.

Бусину я вчера рассмотрел лучше, чем монету. Но и сегодня глядел на нее с удовольствием. Хотя — к удовольствию примешивалось какое-то томление, даже чувство некоторой опасности (все вспоминал вчерашнее приключение). — Сработана она была, конечно, изумительно. Лепесток темного пламени, казалось, легко трепетал и колебался, словно бы плавал внутри. Возможно, только оболочка бусины была твердой, а внутри запаяна какая-то жидкость. Но об этом мы не узнаем.

— Мы пробовали ее разбить, — сообщил мне Сергей Сергеевич, отвлекаясь. — Молотком. Не получилось.

— Зачем?

— Из любопытства. Человек любопытен. Или — из глупости. Что одно и то же…

— А вдруг бы разбили?

— Конечно, жалко было бы потом. Но мне сразу показалось, что у нас ничего не выйдет.

— А где же она сейчас?

— Дядюшка мой выпросил. На время. Очень уж она ему приглянулась. Так что — у него. Но я отвлекаюсь.

…Итак, я держал бусину и монету на ладони. Они были прекрасны, хотя, как я уже говорил, к удовольствию от обладания столь чудными штучками примешивалось чувство безотчетной тревоги. — Казалось, я должен чего-то бояться. Казалось, я должен что-то вспомнить, — то, чего никогда не знал. Казалось, я должен уметь делать что-то, чего никогда в жизни не делал. Больше того, — такое, чего не делал ни один человек. Это «казалось» очень походило на требование, на требовательный призыв. Голова моя заныла от напряжения. В лицо повеял ветерок, и почудилось, что он пронес запах каких-то давних времен, неизвестных мест… Ночь сгустилась и словно бы источала тревожные, недобрые ароматы. Где-то очень вдалеке, — казалось, изнутри меня, — услышалось, как дрожит земля и колышется на ветру густая ночная трава. Ржали лошади. Доносились крики неизвестных зверей, жуткий хохот ночной птицы. И еще какие-то разные звуки. Голоса. Глухое, монотонное гудение… непонятные речи…

«- Мне снится, что больше не стало сна. Что вышел заклятья срок…»

«- Вы слышите, — берег грызет волна, трава пробивает песок?…»

«- Я слышал ржанье наших коней, протяжный рокот копыт…»

«— Я вспомнил: дорога… туча над ней… и зверь из куста глядит…»

«— Но кто мое сердце качнул во тьме? Кто вызвал имя мое? — Мне тесно, мне тесно в моей тюрьме. Но нет пути из нее…»

«— Мы знаем: нас ждут боевые поля. Мы тянемся, тянемся встать… Но гнетом лежит на плечах земля. Но тяжких век не поднять…»

Монотонное, глухое гудение голосов. А может, мне это мерещилось. От напряжения. Но я тоже слышал — или чувствовал — далекое ржанье коней, посвист ночного ветра. Мягкая звериная поступь колыхала траву, и чуть слышно похрустывали кусты. Темно-желтые звезды текли по низкому небу. Две звезды заглянули в мое окно, лучи их скользнули по мне и я почувствовал, как промокла рубаха на спине. Звезды словно застыли за стеклом: желтые, большие. Потом, колыхнувшись, словно раздумывая, куда направиться дальше, — покатились вправо и пропали за рамой… Я вскочил и бросился к окну, ясно понимая, что на меня только что глядел с улицы неведомо кто…