Мартин Гринберг - Дорога Короля

Он явно почувствовал ловушку. Да и я ее почувствовала, хоть и не была столь знатного рода, как Лиз.

— Отлично задумано! — сказал он. — Теперь тебе осталось только предсказать мне скорую смерть и таким образом от меня отделаться!

— Нет, — возразила она, — я совсем не твою смерть вижу. И я скажу тебе правду, Жискар. Даю слово.

— Поклянись на кресте! — потребовал он.

Она коснулась креста на груди матушки Адели и поклялась. Матушка Адель сидела как истукан, не произнося ни слова. Она, как и я, ждала, что будет дальше.

Поклявшись, Лиз перекрестилась и что-то неслышно прошептала; должно быть, она молилась: было видно, как шевелятся ее губы. Затем она опустилась перед Жискаром на колени и взяла его руки в свои. Я видела, что он сперва будто окаменел, а потом, похоже, хотел вырваться и убежать, но она не пустила. Когда он немного расслабился и обмяк, Лиз посмотрела ему прямо в глаза. И снова он дернулся, словно желая освободиться, и снова она не выпустила его рук.

Я до боли стиснула пальцы. Сердце в груди бешено колотилось. Никаких громов и молний не последовало. И никаких клубов пахнущего серой дыма тоже. Я видела перед собой лишь хрупкую фигурку женщины на сносях, закутанной в мою голубую накидку. В тишине отчетливо звучал ее тихий нежный голос.

Она читала Жискару его будущее, словно по книге. Как он отправится из Санси верхом, а она последует за ним. Как они вернутся в Руан. Как там разгорится война, которая продлится долгие годы. Как снова вернется «черная смерть», а потом и еще раз. Как он будет храбро сражаться на поле брани, как переживет «черную смерть», а потом испытает мгновения великой славы. И она, Лиз, всегда будет с ним рядом: вечно юная, вечно прекрасная, вечно заботящаяся о его благе.

— Всегда, — сказала она. — Всегда буду я с тобою, во сне и наяву, во время войны и во время мира, в твоем сердце и в мыслях твоих. Я стану сутью твоей души, неотделимой частью твоего существа. Каждый твой вздох, каждый взгляд, каждая мысль — все это будет моим. Ты будешь блюсти чистоту, Жискар, ты будешь принадлежать мне одной и сможешь любить только меня. Ибо ни один из твоих поступков не будет совершен без моего ведома. Так было когда-то у нас с Эймериком — безупречная любовь и безоговорочное доверие друг к другу. Так будет и у нас с тобой.

Она умолкла, но еще долго никто из нас не осмеливался и пальцем пошевелить. Губы мессира Жискара были приоткрыты, и он так хватал ртом воздух, будто задыхался. Я бы сказала, что он вообще был далеко не в лучшем состоянии — такими мужчин лучше не видеть.

Лиз улыбнулась с какой-то пугающей нежностью.

— Ну что, Жискар, хочешь взять меня с собой? Хочешь обрести ту славу, которую я могу тебе дать?

Он резким движением вырвался из ее рук, и от этого рывка она упала на пол.

Я бросилась на него с кулаками. Потом отвернулась и опустилась на пол рядом с Лиз. Она лежала, согнувшись пополам.

И смеялась! Смеялась точно безумная. Смеялась до тех пор, пока из глаз у нее не полились слезы.

Когда Лиз наконец перестала смеяться, Жискара рядом уже не было. Она, совершенно обессилев, прильнула к моей груди, и вскоре все платье у меня промокло от ее слез.

— Неужели ты действительно могла все это сделать? — спросила я ее.

Она молча кивнула и попыталась сесть. Я помогла ей и подала свой платок, чтобы она могла вытереть лицо.

— Я и с тобой тоже могу это сделать, — сказала она, и голос ее звучал холодно. — Я могу слышать, видеть, чувствовать любую мысль в душе любого человека. Я могу узнать о всех его надеждах и мечтах. Могу почувствовать его ненависть и его любовь, его страхи и восторги… Все на свете! — Она судорожно прижала свои тонкие пальцы к вискам. — Все!

Я обняла ее, я баюкала ее как ребенка. Не знаю уж почему, но мне совсем не было страшно. Наверное, я все свои страхи уже пережила. К тому же она ведь жила в моем доме с Михайлова дня, и если что-то и осталось от нее скрытым, так только в таких глубинах моей души, что мне и самой, пожалуй, было до них не докопаться.

Она все плакала и плакала, рыдания разрывали ей грудь.

— Я всегда была самой лучшей — так говорил мой отец. Лучшей у нас в лесу. Я могла лучше всех защитить, лучше всех умела и рушить стены, и восстанавливать их. И я лучше всех была приспособлена к тому, чтобы жить среди людей. Вот я и бросила вызов всему своему народу: нарушила запрет и вышла из леса. И в вашем мире я вполне преуспела. Я отлично научилась жить, как живут люди. Но я не могла одного: умереть, как умирают они! Этого я не могла… — Голос ее зазвенел от слез. — Я так хотела умереть вместе с Эймериком! Но не способна была даже заболеть!

— Ох, тише, тише! Грех какой! — Над нами воздвиглась матушка Адель, уперев руки в бока. Она ненадолго вышла после позорного бегства Жискара и теперь снова вернулась, похоже ничуть не смущенная произошедшим и не испытывающая никакого страха перед этой лесной колдуньей. — Знаешь, если бы ты действительно хотела броситься в могилу любимого, то уж, конечно же, нашла бы способ сделать это. В том, чтобы убить себя, не больше «не могу», чем в том, чтобы убить кого-то другого. Тут главное — «ни за что не стану» и еще «пожалейте меня, пожалуйста!»

Мне показалось, что в эту минуту Лиз могла запросто убить ее. Ох, ей бы это ничего не стоило! Но, к счастью, что-то ее остановило — что бы это ни было: «не могу», «не хочу» или же простое удивление.

Она с трудом поднялась на ноги — впервые она двигалась не так грациозно, как обычно. Даже красота ее, казалось, померкла; бледность заливала лицо, и черты его были какими-то слишком резкими, уши, нос, скулы и подбородок странно заострились…

Впрочем, матушка Адель смотрела на Лиз без малейшего сочувствия.

— Ну что, отделалась от милорда? — спросила она. — Весьма умело, надо отметить. Да он теперь скорее сам в ад спустится, чем снова в Санси вернется! Но ты, я полагаю, прекрасно понимаешь, что он может дать показания под присягой и призвать на помощь Святую Инквизицию. И уж она нас покарает, будь уверена! Да твой Жискар способен сжечь дотла весь Санси за то, что ты с ним сделала!

— Нет, — отвечала Лиз твердо. — Этого он никогда не сделает. Об этом я позаботилась.

— Хм… Позаботилась?

Даже Лиз не сумела выдержать гневный взгляд матушки Адели и прикрыла лицо руками. А потом бессильно уронила руки и промолвила:

— Я заставила его сделать только то, чего ему больше всего хотелось.

— Но ты его заставила!

— А ты бы предпочла, чтобы он вернулся сюда с огнем и мечом?

С минуту они смотрели друг другу в глаза, точно сами превратились в меч и огонь. Наконец матушка Адель покачала головой и вздохнула:

— Ладно, что сделано, то сделано. И, если честно, я бы не хотела как-то переменить сделанное. Хотя за это мне придется дорого заплатить, наложив на себя епитимью. А ты… ты, наверное, за все уже расплатилась сполна. Ведь тебе вообще не следовало покидать свой лес…