Павел Буркин - Сила Мира

— Принесите, что нужно для дела и пошли прочь! — велю я вместо этого. Толку от них никакого: если я не справлюсь, они будут лишь путаться под ногами. Но это исключено: у Палача Лиангхара в мире почти нет соперников — по крайней мере, из числа людей. Маг, способный противостоять Палачу, никогда бы сюда не попал.

Двери в каземат нет. Только магические ворота, открываемые специальными заклятиями. Формулу знает лишь определенный круг лиц, в случае утечки каждый может загреметь в подобную камеру.

Но я — Палач Лиангхара. То есть из людей больше меня знает о магии Владыки только Мелхиседек. Мне требуется совсем немного времени, чтобы подобрать ключ к чарам, открывающим магические ворота. Прямо в монолитной каменной стене (наверняка толщиной не в одно копье, никакая пушка не одолеет) возникает круг зловещего лилового пламени. Тянет лютым холодом. Все-таки сильные чары: я, Палач, справился, но уже Старшему Убийце пришлось бы попотеть, а всем, кто ниже самостоятельно взломать заклятие вообще не по силам. Да и то, если попытаешься прорваться, почти наверняка всполошишь сторожевые заклинания, через несколько секунд придется отбиваться от часовых, потом подоспеют жрецы самых высоких степеней посвящения — это же Великий Храм, все начальство — здесь. Вот тогда не устоит самый сильный маг. Тем более — здесь, в цитадели нашей Силы.

Шагаю в ледяное лиловое пламя. Всем хороша магия Владыки, но вот холод этот заставляет вспомнить водичку вокруг незабвенного острова Сумрачный. Перспектива побывать в тех местах вторично оптимизма не внушает. А ведь, возможно, придется отправиться и дальше — туда, куда спроецировано мое заклятие и где открылись Врата…

Лиловое ледяное сияние вокруг длится всего миг — но я успеваю продрогнуть до костей. Я выхожу из лилового пламени с другой стороны, в небольшой и даже, в какой-то степени, уютной комнатке. Ну, уютной она кажется лишь до того, как замечаешь испачканный засохшей кровью пыточный станок с зажимами для ступней и рук, воротом, предназначенным для растяжения истязаемого. Неслышно появляются охранники, один из них принес жаровню с углем, второй — разнообразный жутковатый инструмент, в умелых руках способный творить просто чудеса. Правда, чудеса эти таковы, что непривычный человек может вмиг поседеть, обмочиться и начать заикаться, только лишь посмотрев на них…

Сперва я подумал, что заключенный каким-то чудом сбежал, и, значит, Младшим Убийцам не жить. Но нет, забился в угол, скукожился, стараясь не попасться на глаза, и оттуда поблескивает глазенками. Заключенный? Скорее, заключенная. Худенькая, чумазая большеглазая девчушка лет шестнадцати-семнадцати, наголо обритая после ареста. Оно и понятно. Если не обрить, будет соблазн, не дожидаясь пыток, свести счеты с жизнью с помощью волос. Был такой случай, потом три Младших Убийцы и просто Убийца оказались там, где оказалась бы, останься в живых, подсудимая. Разделывал их я сам, в те времена только-только ставший Убийцей Лиангхара… Нынешняя девица обнажена: тут не замерзнешь насмерть, но вообще довольно прохладно, заключенная просто посинела от холода.

В обычном каземате на ней были бы тяжелые кандалы, а мне, чтобы закрепить тело на пыточном станке, потребовалось бы несколько помощников. Но тут, где все пропитано магией — нет ничего проще. Позволяю девчонке вскочить, после чего накладываю заклятие недвижимости. Тело девчонки (надо сказать, довольно соблазнительное — не будь она ценным «языком», я бы удовлетворил с ней кое-какие потребности, но ничего, в Марлинне достаточно шлюх на любой вкус) замерло в красивой, исполненной грациозности позе, наводящей на мысль о занятиях настрого запрещенными у нас танцами. Она ослепительно красива — даже теперь, с бесстыдно обритой головой. На миг даже жалею эту красоту, которая моими стараниями вскоре превратится в окровавленный кусок мяса, но только на миг: нас, слуг Владыки, учили полной невосприимчивости к женской красоте. Вообще и нам не чуждо чувство прекрасного, но только до тех пор, пока не мешает «следственным действиям».

Незаметное движение — и подсудимая сама отправляется к пыточному станку. В глазах плещется ужас, но тело ей уже не повинуется. Очаровательное девичье тело само усаживается на окровавленное дерево, просовывает тонкие ножки в зажимы, руки затягивают ременные петли, под конец девица закрепляет и правую руку в такой же петле. С левой уж я ей помогаю. Теперь можно делать с ней, что захочу. А я захочу. Непременно захочу…

Убираю заклятие подчинения, девка бьется пойманной рыбой, стремясь вырваться. Но мне не понравилось, что это она делает молча и зло. То ли знает, что просить о снисхождении напрасно, то ли наивно полагает, что если хорошенько разозлить, я ее сразу убью. Я в это время развожу в жаровне огонь, чтобы накалить щипцы, иглы и прочие милые сердцу «струменты», изготовленные в храмовых мастерских. Пока самые обычные, железные. Будет упорствовать — в ход пойдет дарованная Владыкой магия.

Ты права, девочка, пощады не будет. Что я давным-давно разучился делать — так это щадить кого бы то ни было. Потому и жив до сих пор. Потому я калю щипцы, а ты лежишь на пыточном станке, а не наоборот.

— Начнем, — сказал я, убедившись, что щипцы вишнево рдеют на углях. — Назови имя, возраст, место рождения и занятие. Предупреждаю, что ложь представителю Владыки Лиангхара есть ложь Ему Самому, лжец понесет соответствующую кару.

— Ублюдок проклятый! — шипит девушка и плюет мне в лицо. Я могу уклониться, да зачем? От этого еще никто не умирал, а в ходе «форсированного дознания с применением особых методов» все равно с ног до головы вымажусь в крови.

А вообще к подобным вещам, как и к черной брани истязаемых, нас учили относиться философски. Все равно после первых пыток станут ласковыми, послушными и будут готовы вырвать собственный язык за то, что он недостаточно быстро выкладывает все, что знают. Поэтому я просто стираю слюну тыльной стороной ладони и слизываю. Мы, Палачи, знаем, что если примем в себя частицу пытаемого, соответствующие чары позволят безошибочно определить, врет объект или нет. Можно пустить кровь и присосаться к ране, как пиявка — тоже метод. Частица может быть самая разная — кровь, слюна, слезы…

По секрету, Натан Атарг в таких случаях отрезает истязаемому ухо и съедает у него на глазах. Считаю, что это не лучший способ — некоторые обормоты уши не моют годами, да и вообще, зрелище противное.

Сначала попробуем растяжение. Кручу ворот, тело девушки вытягивается струной. Она молчит, потом боль ломает сопротивление, сквозь зубы вырывается глухой стон. По щекам катятся невольные слезы. Поплачь, дорогуша. Меньше мочиться придется. Госпожа Боль — она еще и не таких ломала…