В Бирюк - Обязалово

Когда не знаешь какой ещё гадости ждать, как долго она продлиться… — особенно страшно.

Совсем другая музыка пошла, совсем не та, что звучала в её речах в усадьбе, полных глубокой убеждённости в своём абсолютном праве на истину в последней инстанции, в праве судить и казнить, когда она брата родного ругала да наложницу его за волосы таскала.

Была госпожа боярышня. В своём исконном, прирождённом, христом-богом подтверждённом… праве. Стала — «мясо на ножках». А всего-то — и 12 часов не прошло.

Очень многие сочинители совершенно не учитывают фактор времени. Посылают своих героев в самые чрезвычайные ситуации, и делают вид, что у них тот самый «казак лихой» — «каким ты был — таким остался». А в реале… Всё зависит от силы и формы воздействия.

От боли человек умирает за секунды — болевой шок. Седеет — за минуты. За десятки минут — сходит с ума, теряет память, способность управлять конечностями или кишечником. Меняется психологически.

Опыт ленинградских блокадников показал, что полная голодовка продолжительностью в 72 часа оставляет в психике необратимые изменения. Навсегда.

Энтропия и здесь торжествует: уморить человека или свести с ума легче, чем добиться наперёд заданного результата.

Мы тащим Варвару в Смоленск. Это — глупость, но у меня нет выбора. Там у неё знакомцы, монахини, у которых она жила, другие послушницы. Нужно сделать так, чтобы они её не узнали. И чтобы она не обратилась к ним за помощью.

Просто утопить? — Нехорошо. Сунуть по прибытию в поруб на цепь? — Так я ещё не знаю — где мы вообще встанем. И на чужом дворе… в поруб… секретность не обеспечивается.

На корме снова шевеление. Отыгравший своё Николай отправляется на скамейку запасных, в смысле — гребунов. А Сухан повторяет уже знакомый трюк: прополаскивание девушки в мешке за бортом лодки. Поймав его взгляд, одними губами произношу:

— Дао.

Ну вот, это надолго. Пускай аборигены приобщаться к сокровищнице мировой культуры на наглядном примере. Надо же мне хоть какой-то прогресс прогрессировать. Да и уважения ко мне и моим людям прибавится. Ахать и завидовать будут все. Потом каждый попытается повторить. Обезьянья наследственность постоянно бьёт хомосапиенсов по голове. Замордуют девку до смерти… Хотя… почему «замордуют»? Это ж не «морда»?

«Эти немытые грязные скоты, готовые во всякое время публично возлечь со всякой…». Я — не Саша Македонский. Он своих македонцев вот такими словами ругал и стал великим царём. А я не хочу в цари. Я лучше по простому — «ванькой». Опять же: македонцев для ругани нет. А с нашими ругаться — себе дороже встанет.

Хорошо-то как! Мерный скрип уключин, мерный плеск воды, заинтересованные, весёлые голоса за спиной. Солнечное тепло, солнечный блеск на речной глади пробивается через прикрытые ресницы, ветерок… Сочетание жары и свежести… полный отдых души и тела… Счастье…

18 часов ходу. В середине дня перекусили всухомятку, не приставая к берегу — река-то всё равно несёт. А вот с ночёвкой…

Лодейщики всегда ночуют на берегу. В отличии от плотогонов. Возчики почти всегда становятся под крышу. А вот лодейщики… по-разному.

Кормщик наш этих мест не знает, Аким — будучи сотником, не интересовался. Николай… просто напутал. С первого места нас погнали, со второго сами ушли: падалью несёт — дышать нечем.

Уже в темноте встали на чистом речном пляже. Пока лодку затащили, разложились, кулеш заварили… темно уже.

— Боярич, чего с девкой-то делать будем? Сдохнет же.

Варвара старым белым пнём лежит на песке. Кляп у неё вынули, но кричать или ругаться она уже не может. Только тяжёлое, с всхрипом дыхание.

— Развязать, прополоскать, в тулуп завернуть.

— Дык… развязать-то… косы-то… только резать.

Я победно посмотрел на стоящего рядом Якова. Вот, видишь: ваши народные методы — одноразовые. А мои технологии — многооборотные.

— Хохрякович, подь сюда. Девку — обрить везде, помыть, ссадины и синяки смазать.

— А чегой-то я?! Как ять — так все, а как обихаживать — Хохрякович. Чтоб я своим ножом, которым хлеб… ейную потаёнку брил…

Я сходу начинаю улыбаться. Постепенно заводясь и переходя в оскал.

— Парниш-шечка, ты не забыл с кем разговариваеш-шь? Место своё помниш-ш-шь? А то… есть такая забава у степных народов — вытяжка называется. Не слыхал?

Вообще-то, «вытяжка» — исконно-посконная забава донских казаков 17 века. Но, предполагаю, она и раньше применялась.

Чарджи и Ноготок подходят ближе — интересуются. Впрочем, и остальные подходят или поворачиваются. Кому-то интересен конфликт в моей команде, кому-то новые истины от Ваньки-ублюдка.

— Берут человечка, связывают ему локоточки, снимают порточки, навязывают ему на уд ремешочек, берут другой конец ремня в руку и скачут. Человечек чего делает? Правильно — бежит за конником. Изо всех сил. Старается, торопится. Иной раз и коня придержат — отдышаться дозволят. И снова. Пока игра не надоест. Тут человечек падает. А уд его на верёвочке дальше по степи подпрыгивает.

Народ слушает внимательно. Чарджи отрицательно качает головой — здешние степняки до такого ещё не додумались. Ноготок шевелит губами — повторяет про себя для памяти описание метода.

— А вот чего я не знаю, раб мой верный Хохрякович, так чего с человеком раньше случиться в воде: уд оторвётся или человечек захлебнётся? Может, ты проверить хочешь?

Ноготок, внимательно слушавший меня, задумчиво произносит:

— Только надо не на чистой воде, а где топляки, коряги. А то — сперва захлебнётся. Вроде бы…

Хохрякович бледнеет на глазах, непонимающе обводит взглядом стоящих вокруг, начинает хватать ртом воздух и рушится к моим ногам:

— Господине! Помилосердствуй! Прости дурня безмозглого! Бес попутал! Я — счас, я — счас…

Не вставая с колен, кидается к лежащей девке, суетливо достаёт ножик, пилит, дёргая, её косы, постоянно оглядываясь на меня.

Точно — дурак. Шуток не понимает. А я — шутил?

То, что окружающие в словах «Зверя Лютого» смешного не видят — понятно. Но я и сам в себе…

Хохрякович в темноте и суете несколько раз порезал девушку. За каждый порез — наряд. Ты, милок, у меня вечным дежурным будешь. Домну обижать — не прощу.

— Неровно бреешь. Остаётся местами. Смотри.

Беру нетолстую простую нитку, делаю петлю, перекручиваю восьмёркой. И ещё раз, и ещё. Оптимум — 5–6 раз. Растягиваю восьмёрку на пальцах обеих рук. Чуть растопыривая пальцы одной и сдвигая пальцы другой — двигаю перекрутку влево-вправо.

— Видишь? Накладываешь на кожу, смещаешь перекрутку. Волосы на коже подхватываются и затягиваются между нитками. Теперь дёрни. Всё — гладенько.

— Во блин! И чего? И везде так можно?!

— На выпуклых и плоских участках. Так даже брови выщипывают. А подмышками придётся ножиком скрести.