Аня Чеблакова - Смерть волкам

- Вешайте его!!! - заорал Кривой Коготь. Кашляя, Тальнар приподнялся, встал на четвереньки. Сюда уже сбежались все оборотни, где-то среди них была Зайчишка, она в испуге металась, ища повсюду мужа и не находя его, но он не знал об этом. А горе-палачи, почуяв, что вожак по-настоящему разозлён, заторопились и поспешно перекинули конец верёвки через толстый сук.

- Я тебя не боюсь! - проревел Аврас. - Чтоб тебе сдохнуть, проклятый убийца детей!!!

- Вешайте его!!! - завопил Кривой Коготь. Голос его сорвался, дал петуха, и вожак бешено растёр горло ладонью.

Двое оборотней натянули верёвку, и больше уже Аврас ничего не сказал. Онемевший от ужаса Тальнар стоял на четвереньках, глядя на багровеющее перекошенное лицо друга. Аврас не видел его. Беспомощно колотясь в воздухе, он смотрел только на Кривого Когтя, в своей неизбывной ненависти забыв о страхе перед смертью.

Один из палачей, дюжий малый, ломавший Аврасу руки, вдруг схватил его за ноги и дёрнул вниз со всей дури. Раздался громкий треск, и глаза Авраса закатились, рот раскрылся в последнем немом крике, а голова запрокинулась назад. У него была сломана шея.

Тальнар медленно поднялся на ноги.

Аврас висел, чуть покачиваясь. Пальцы на его руках дёрнулись, будто хватая воздух, да так и остались - согнутые, скрюченные, как у Кривого Когтя. Из его побагровевшего лица мигом ушла вся жизнь, оно стало мёртвым, ужасным, незнакомым... Открытый рот темнел бесформенной дырой. Глаза глядели куда-то вверх. С ног что-то капало на землю.

Тальнара скрутило. Согнувшись напополам, он схватился за заболевший живот, закашлялся. Его вывернуло наизнанку, а потом ноги его подкосились, и он чуть было не упал лицом вниз в недавнее содержимое своего желудка, но тут кто-то схватил его.

Тонкие руки обвили шею, и перемежаемый всхлипами голос зашептал ему, обжигая щёку дыханием:

- Милый мой... Пойдём отсюда скорее... Пойдём, пойдём...

Не в силах вновь посмотреть на Авраса, Тальнар повернулся к Заячьей Губе. Обхватил её рукой за талию, уже округлившуюся, и позволил увести себя.

12

Собрание закончилось в полной неразберихе. Жители Донирета оставались в зале ещё долго после того, как Рэйварго перестал говорить, и не переставая спорили и обсуждали, что же им делать. Всё это время Рэйварго и Тьяррос стояли на сцене, не подходя, впрочем, к трибуне - они ждали решения граждан. Собственно, всем было ясно, что пора срочно готовиться к защите - и мэр отдал приказ немедленно лить серебряные пули. Рабочие с завода - а ими были большинство мужчин в городе - покинули зал, чтобы приступить к работе, дети и подростки побежали собирать серебро по домам и магазинам, и с каждой минутой шумящая толпа в зале театра редела. Рэйварго и Тьяррос ждали решения по одному вопросу - что делать с оборотнями, которые сейчас сидят в тюрьме Донирета. Временами Рэйварго ловил краем глаза сердитый и надменный взгляд мэра, но не обращал на него внимания - ему во что бы то ни стало нужно было вырвать своих друзей из тюрьмы. Наконец оставшиеся дониретцы, торопившиеся по домам, к семьям, вынесли свой вердикт: Веглао и Октая нужно оставить в тюрьме до завтрашнего утра.

Ноги Рэйварго дрожали, когда он спускался со сцены - ему хотелось верить, что это от усталости, а не от разочарования и страха. Он замечал, что многие дониретцы смущённо отворачиваются от него, когда он смотрит на них, а кое-кто глядит на него с сочувствием. Один даже предложил ему опереться на руку, когда он спускался со сцены - таким усталым Рэйварго ему показался. Юноша помотал головой и зашагал к выходу. Оставшиеся слушатели расступались перед ним. На полпути Рэйварго обернулся и сказал Тьярросу:

- Я приду в ратушу вечером, со своим пистолетом.

- Разумеется, - холодно ответил Тьяррос.

Рэйварго вышел наружу. Было уже около часа дня, воздух был удушающе жарок, рубашка прилипла к спине и груди. Рэйварго постоял на месте, не зная, что ему делать. Возможно, кого-то из горожан его речь и тронула, но ничего не изменилось - Октай и Веглао по-прежнему в тюрьме. Дониретцы готовятся к бою, но своё самое серьёзное оружие они предпочли спрятать подальше.

Путь до дома показался ему очень близким - чересчур близким, чтобы можно было подумать обо всём, что на него свалилось. За это лето он так привязался к ним обоим, что теперь не понимал, как мог раньше любить одиночество. Он сказал Гилмею, что отвечает за них, и не колеблясь повторил бы это кому угодно. Может быть, он никогда не станет настолько им близок, насколько близки они друг к другу, но ему достаточно и того, что он может им помочь. В какой-то книге он прочитал, что каждый человек однажды подходит к краю пропасти, и сейчас ему казалось, что он к своей подошёл ещё тогда, в мае, чтобы увидеть на дне двух людей и помочь им выбраться наружу. Люди так много спорят о смысле жизни, изобретая для бедного человечества новые идеи, новых богов, новые догмы и доктрины - но, наверное, им просто не приходила в голову одна простая мысль: жизнь не прожита зря, если ты помог кому-то выбраться из пропасти. Даже если сам при этом сорвался.

Уже подходя к дому, он вдруг подумал о том, что там может никого не оказаться, а значит, он не сможет попасть внутрь. Он пошарил по карманам куртки и нашёл ключи, но, поднявшись на крыльцо, обнаружил, что дверь открыта.

В магазине было пусто. Рэйварго посмотрел по сторонам, взглянул на полки с книгами, на прилавок, за который впервые сел в семь лет. Он до сих пор помнил, как выбил первый в своей жизни чек - книга называлась "Для тех, кто шьёт", и покупала её Гина Шанир, жена директора школы и подруга мамы Рэйварго. Она тогда ласково улыбнулась Рэйварго и пообещала, что сошьёт ему рубашку или брючки. Она и в самом деле сшила - через два месяца Рэйварго появился на похоронах матери в рубашке из чёрного крепа с кривоватыми швами, которую заплаканная Гина принесла в их дом накануне похорон.

Рэйварго обошёл магазин по кругу и подошёл к лестнице. Он поднялся наверх, не торопясь, вбирая в себя тепло этого дома, наслаждаясь игрой солнечных зайчиков на обоях, и вошёл в комнату, которая когда-то была их с Торвитой детской. Здесь было тихо, и, хотя сразу чувствовалось, что комнату давно не проветривали, воздух не был спёртым. Вся обстановка состояла из двух кроватей, двух кресел, с которых, сколько помнил Рэйварго, никогда не снимались чехлы, плетёного коврика на полу и небольшого комода, шкафчики которого всегда выдвигались с ужасающим стуком. Занавесок на окне сейчас не было, но Рэйварго живо вспомнил, как он каждый день раздёргивал их, и в комнату весёлой волной врывался солнечный свет. Торвита сердилась, крепче зажмуривала глаза, зарывалась головой в подушку, и он со смехом сдёргивал с неё одеяло...