Сергей Петренко - Империя

— Почему? — спросил Форкингем.

— Этим людям невозможно объяснить, кто мы, разве что, придётся употребить фототроны, чтобы многочисленные жертвы убедили убраться прочь остальных. Конечно, есть ещё подземные переходы, и знай я их так же хорошо, как епископ… да, между прочим, а где он?! Я совсем забыл о нём, боюсь, подлец-инквизитор улучил момент и удрал. — Рид быстро спустился вниз, оттуда послушался его сокрушённое восклицание. — Дьявол, ну конечно, остались только ремешки… Надо же, я плохо обыскал, наверняка у него было припрятано что-то режущее. Ну ладно, он никуда не денется, а вот нам, пожалуй, стоит переждать самое горячее время здесь, пока Гисбулт не разграбит замок. В подземелья его храбрецы вряд ли сунутся…

Форкингем в сомнении задумался. С одной стороны, принцессе не угрожала непосредственная опасность. Алиса обещала не покидать флайер, а Форкингем достаточно хорошо её знал, чтобы быть уверенным, что принцесса не совершит опрометчивых поступков. Но на сердце было тревожно.

— Подождём ещё час, — сказал он. — И если к тому времени толпа не разойдётся…

Сколько миров в безграничной Вселенной? Сколько звёзд и галактик, таящих непознанное? Разве возможно какому бы то ни было разуму познать их все? Карабандуру, Повелителю миров, известно многое во Вселенной, а Бог, когда желает, обращает взор своего могущественнейшего вассала в тот или иной край её. Он знает всё, но делает лишь то, в чём мудростью судеб сокрыто движение вперёд, к вершине бытия…

Есть к западу от Эвклоны, столицы одной из трастильских колоний, замок, забытый людьми. Небольшой — всего лишь широкая круглая башня в три этажа да низенькая обветшавшая пристройка с подслеповатыми бойницами, сложенная из неровных глыб песчаника, источенных водой, морозом, солнцем и ветрами. В щели между камнями в ненастье свободно проникали ледяной воздух и брызги дождя. Сверху пристройка крыта могучими плахами, казалось, свитыми из тугих, жилистых прутьев, они не боялись ни дождя, ни солнца, но щели и там законопачены плохо.

Внутри башня выглядела пригодной для жилья, во всяком случае, дождь и ветер не могли так свободно проникать во все уголки.

Издали же замок выглядел как классический приют бедного рыцаря, будто сошедший с картины романтичного художника. Особенно хорош он был в часы заката, когда вся окружающая каменистая степь делалась красновато-пепельной, пространства удлинялись, вытягивались тени, приоткрывался горизонт, воздух становился до странности зыбок и невесом.

С северной стороны в башне имелась единственная дверь, массивная, обитая листами меди, с крошечным оконцем в метре от земли и фонарём над нею. Дороги к замку не было, только тропинка, еле заметная на пыльной равнине, вела куда-то за горизонт…

За дверью башни начинался узкий коридор, опоясывающий внутренние помещения. На первом этаже располагалась столовая и комната для слуг. На втором находилась спальня и две пустующие комнаты, а на третьем — оружейный склад и приспособления для отражения неприятеля. Под землей был устроен ещё один этаж с колодцем. Пристройка же имела непонятное предназначение, в ней было четыре комнаты, в которых в беспорядке валялся всякий хлам — лавки, столы, на полу гнили шкуры вперемешку со свитками пергамента, кости, посуда, ржавые части доспехов, музыкальный инструмент, похожий на скрипку, почти целый, на нём недоставало только струн…

Посередине пристройки стояла огромная печь, общая для всех комнат, однако, человеку внимательному хватило бы одного только взгляда, чтобы понять — печью не пользовались лет десять, а то и больше…

Вот и всё, что можно было рассказать о замке, ни тайн, ни ужасов, только пыль и паутина… И тишина. Покойная, прогретая солнцем и напитанная запахом времени.

Однажды, когда солнце клонилось к горизонту и палящий жар полудня сменился вечерней томительной неподвижностью, в замке объявился его хозяин — маленький, морщинистый старичок с лицом бронзово-свекольного цвета, сухой и ужасно древний. Старик дрожащими руками долго отпирал замок, ковыряясь в скважине большущим ключом с вычурно-фигурной головкой, шаркая, поднимался на второй этаж, дыша часто, с болезненным присвистом, как будто в лёгких его была дыра. Оказавшись у дивана, он тут же опустился в изнеможении на потёртую, потрескавшуюся обивку. Диван скрипел на разные голоса, жалобно и долго, точно был живым. Спустя несколько минут тишина в замке восстановилась, однако, ненадолго. Сон старика был прерван появлением в зале сизого, мутного вихря, с душераздирающим свистом возникшего из ничего. Потоки воздуха взбили многолетнюю пыль, расшвыряли по полу какие-то тряпки, волосы старика разметались, и он со вздохом разомкнул воспалённые веки.

У дивана, освещённая лучами вечернего солнца, возвышалась фигура, закутанная в чёрный плащ. Старик чуть вздрогнул и просипел с усталой досадой:

— Что надо тебе опять, Зоарх?

— Есть дело, старик. Почему ты валяешься, как дохлая гусеница, когда я здесь?

— Я не могу подняться…

— Ладно, дьявол с тобой! Слушай, старик… Я доставил тебе кое-кого тут… За ним нужно присмотреть, очень-очень хорошо присмотреть, понял?

— Неужели ты?!..

— Да-да, моя догадка оказалась верной. Это он самый. К тому же, теперь, кажется, он мне стал ещё нужнее. И в приличном виде, понял?!

— Негодяй…

— Что?!..

— Тише, не вопи. Я едва жив.

— О, дьявол! Ладно. Но смотри у меня! До встречи, и не вздумай подыхать, я знаю, ты живуч, как демон.

С такими словами Зоарх распахнул полу плаща, что-то мягко упало на пол. В следующий миг канцлер исчез, оставив старика в полном замешательстве. Силы иссякали. С трудом дотянулся старик до рассохшейся дверцы шкафчика, достал оттуда пузырёк, покрытый пылью, опрокинул часть содержимого себе в рот. Зажмурился, потом замигал, распрямляя спину. Кровь горячела и текла живее, он глубоко вздохнул, в глазах будто засветился мягкий огонёк.

— Пока жив… Кажется, всего на раз осталось, — пробормотал старик, с некоторым смущением оглядев склянку. — А там можно спокойно умирать… Посмотрим, посмотрим, кого этот изверг мне оставил…

Старик прошёл на середину зала, нагнулся над скорчившимся телом, отвернул край плаща. Левая бровь его изумлённо приподнялась, а лицо исказилось болью. Он что-то прохрипел неразборчиво, погрозил кулаком, поднял, морщась, лежавшего на полу мальчика и бережно уложил на диван. Плащ был выброшен. Жертва Великого Зоарха казалась обречённой. Мертвенная бледность лица и ладоней, губы дышали холодом смерти. Бархатная курточка мешком обвисала на исхудавшем теле.