Елизавета Дворецкая - Лесная невеста

О поисках своей дочери князь никому не рассказывал. Кмети между тем в каждом, даже самом крохотном поселочке, где все жители наперечет, расспрашивали, не объявлялась ли несколько лет назад девушка неведомого рода. Скоро уже по округе поползли слухи, что князь кого-то ищет, но о том, что у него когда-то была дочь, забыли даже те, кто прежде об этом знал.

На праздник Мороза князь устраивал пир, и в Витьбеск съезжались старейшины из всех окрестных родов. Как ни хотелось ему поскорее оказаться в Радогоще, нарушить обычай и обидеть богов Столпомер не мог, поэтому чествовал Мороза со всей подобающей пьяной пышностью. Напоенных до бесчувствия стариков утром развозили по домам на санях, но зато те оставались очень довольны княжеским приемом.

Горденя приехал сюда на другой день к вечеру. Как ни был вынослив лось, запряженный в его сани, к концу пути он совсем заморился, как и сам парень. Измученный, голодный и замерзший, Горденя даже не мог внятно объяснить, что его привело, и хмельные в честь праздника челядинцы не хотели пускать парня, принимая его тоже за хмельного.

Его слова о набеге большой дружины поначалу принимали за пьяные бредни. На счастье, Радоня проходил по двору и услышал слово «Радогощ».

– Чего ты там про Радогощ? – Кметь остановился возле Гордени, из последних сил спорившего с челядью, и прислушался, неверной рукой придерживая на голове шапку. – Ты – оттуда?

– Оттуда я, оттуда, леший вас всех раздери! – ругался едва стоявший на ногах Горденя. – Где князь-то? Хоть ты ему скажи, раз эти пни дубовые не пускают, – грабят Радогощ, может, уже весь начисто разграбили! Может, там уже уголья одни, а не город!

– Кто грабит? – Радоня вытаращил глаза. – Ты чего несешь?

– Да не знаю я, какие чуды болотные, а налетели на нас в первый вечер Морозов! Людей вяжут, скотину гонят, дворы жгут! Избы разорили, в городе ворота ломали! Ну, что ты смотришь на меня глазами коровьими? Совсем ум пропили тут! Скажи князю, пусть выйдет!

Кметь вместо ответа ухватил Горденю за рукав и поволок в двери избы. Он был недостаточно трезв, чтобы сразу осмыслить услышанное, но недостаточно пьян, чтобы не оценить его важность.

– Князь! – заорал он во всю мочь, чтобы перекричать шум, и ввалился вместе с Горденей в двери. – Вот этот говорит, что Радогощ какие-то лешие грабят!

Стало потише, дружина и гости обернулись к вошедшим. А Зимобор невольно встал: все его мысли были в Радогоще, и он сразу узнал Горденю!

– Иди сюда, не бойся! – Радоня почти волоком подтянул парня к сидевшему во главе стола князю. – Говори! Князь, он твердит, что чуды болотные Радогощ грабят!

– Чуды болотные! – Князь озадаченно потер лоб. Он тоже насторожился при упоминании Радогоща, но такое сообщение отнес бы скорее к пьяному бреду. – Что такое? Ты чей?

– Из Радогоща, Крепенев сын. – Горденя поклонился, покачнувшись при этом, но все же князь видел по его лицу, что парень не пьян, а только смертельно устал. – Не знаю, кто они, князь! Морозы мы праздновали, в беседе, ну, гуляли с девками, как водится. Навалились вдруг на нас толпой, и не голь какая-нибудь перекатная, а на всех шлемы, кольчуги видел, мечи в руках! Народ вяжут, добро всякое тащат! На всем посаде уже были, а детинец… не знаю, взяли или нет, я ждать не стал.

– А что же Воротисвет? – спросил сотник Требимер.

– А что воевода, если он в городе заперся? Не ведаю, удержались или нет, я когда уехал, ворота ломали.

– Много их? – спросил Столпомер.

– Не знаю, князь! – с тоской ответил Горденя. – Не считал я, ночь ведь была, да и секирой по голове схватил бы, пока стал бы считать! Много, не десяток – целая дружина! Хорошая дружина, не хуже твоей!

Он огляделся, окинул взглядом кметей на скамьях, которые вслушивались в его речи, усиленно моргая и стараясь стряхнуть хмель. И вдруг заметил среди них Зимобора, который тем временем подобрался поближе и старался не упустить ни слова.

– И ты здесь, сокол залетный! – Горденя тоже его признал. – Вот где нашелся! А ведь невеста твоя тоже пропала. И она пропала! Дивина с нами в беседе была, а теперь невесть где она! – с досадой закончил он, поглядев на Зимобора весьма хмуро.

Поутихшая было ревность вспыхнула снова. В душе Горденя был убежден, что, будь Дивина его собственной невестой, с ней бы не случилось ничего плохого. Уж он бы, доведись ему добиться любви такой девушки, не бросил бы ее на целых полгода и не жил бы где-то за лесами и долами, не отирался бы возле князя среди всякой голытьбы, родства не помнящей!

– Я его знаю, княже, – стараясь казаться спокойным и не выдать, как похолодело все внутри при этих словах, выговорил Зимобор. – Он из Радогоща.

– Да и я его знаю! – заметил десятник Звонец, усиленно протирая слипающиеся глаза. – Не забыл, Вьюга, прошлой зимой драка была?

Кое-кто стал усмехаться при этих словах, вспоминая, как прошлой зимой молодые кмети схватились с местными парнями, которым показалось, что пришлые слишком уж досаждают их девушкам. Горденя тогда так отличился, что его запомнили многие.

– Да я отца твоего знаю, признал и тебя теперь. – Князь тоже кивнул. – Дружина, говоришь?

Горденя поклонился в знак согласия.

– Откуда же ей там взяться? Может, голядь балует?

– Нет, княже, не голядь. Их-то я бы сразу признал. Может… – Горденя еще раз оглянулся на Зимобора. – Смоляне, может.

– Завтра утром выступаем, – решил князь и обвел глазами избу. – Простите, гости дорогие, пировать на сегодня хватит, остальным – спать, чтобы завтра на заре готовы были.

– Нет, княже! – вдруг подал голос Зимобор и шагнул вперед. – Не завтра. Сейчас.

Теперь все повернулись к нему.

– Это еще почему? – Князь нахмурился. Он воздерживался от решительных действий в конце пира, зная, что думает теперь не разум, а хмель. – О невесте беспокоишься? – Он мельком взглянул на Горденю, которого отроки уже усадили на скамью в дальнем конце и поили пивом. – А я и не знал, что у тебя в Радогоще невеста. Ты не говорил. Кто она? Чья дочь?

«Твоя, княже!» – хотел ответить Зимобор, но промолчал.

– Надо выступать сей же час! – продолжал он вместо этого. – Ведь там твоя дочь! Твоя дочь в полон попала! Если сейчас не поспешим, не найдем ее никогда! Она – там, возле города! Где грабят… – Он оглянулся на Горденю, но тот уже спал, уронив голову на стол, усыпленный теплом и пивом после долгой холодной и голодной скачки. В его могучем кулаке на столе был зажат кусок хлеба.

Но выступить немедленно не получилось: князь побоялся вести в зимнюю ночь перепившуюся дружину, опасаясь слишком многих потерять в снегу. Дремлющие в седлах и на ходу попадали бы в сугробы и там заснули бы навек. Пришлось ограничиться тем, что пир прекратили, всем было велено спать.