Анна Чеблакова - Смерть волкам (СИ)

Парни перевернули Кривого Когтя так, чтобы всем была видна его грудь. Серебро прожгло в ней такую дыру, что внутри могло бы поместиться крупное яблоко. Все вздохнули, кто-то потрясённо застонал, кто-то выругался, а кто-то усмехнулся.

— Так это правда, — проговорил тот же человек, который недавно спрашивал у Веглао, где она взяла серебряную пулю. Теперь она узнала и его — он был одним из полицейских, которые утром увезли их в тюрьму. — Она убила его.

Веглао почувствовала, что Октай дрожит. Ей стало стыдно — она совсем забыла про его раны. Она повернула голову к дониретцам:

— Мой друг ранен. Если никто не станет помогать, — уйдите. Нечего так на нас смотреть.

Никто не шелохнулся. Наконец кто-то проговорил:

— Раненых сейчас уносят в ратушу.

— Он сможет туда добраться? — влез другой, пожилой рабочий с сединой в волосах (те, кто хорошо его знал, помнили, что ещё вечером его волосы были рыжими, как осенние листья, без единой белой пряди). — Сможешь сам идти, парень?

— Смогу, — ответил Октай сквозь зубы.

— Я проведу тебя, — сказала какая-то молодая женщина. На её щеке алел порез, и при всяком слове её лицо вздрагивало от боли. Она протянула Октаю руку, но он не тронулся с места.

— Я никуда без неё не пойду, — каждое слово давалось ему с трудом, от боли он уже не мог прямо стоять. Веглао поддерживала его, чувствуя, что скоро он упадёт. Ей хотелось остаться здесь, рядом с Рэйварго, — но Рэйварго умер, а Октай, если постараться, ещё долго не умрёт. Толпа расступилась перед ними, но без всякого отчуждения — просто давала пройти. Женщина с порезанной щекой взяла Октая под руку, с другой стороны его поддерживала Веглао. Они сделали так два шага, потом один из рабочих, высокий и сильный, шагнул к ним, просто взял ослабевшего мальчика на руки и понёс.

— Не волнуйся, девочка, — сказал он через плечо, — я его доставлю в целости.

Октай только взглянул на неё, и глаза его закрылись, а голова безжизненно свесилась назад. «Только ты не умирай, — подумала Веглао, — не бросай меня, мне слишком страшно одной».

— Надо унести тело, — услышала Веглао за спиной. На ходу она обернулась.

Двое людей подошли к Рэйварго, встали рядом с ним в растерянности, потом попытались его поднять. Тяжёлый, скользкий от крови, он чуть не выпал у них из рук, но тут ещё двое, в которых Веглао узнала оборотней из стаи Когтя, подбежали и помогли держать тело. Она хотела помочь нести его, но со сломанной рукой туда нечего было и соваться. Она больше ничем не могла помочь своим друзьям. Она могла только идти — вслед за Октаем, впереди Рэйварго.

Она шла вперёд, устало опустив голову, сгорбившись, как старуха. Люди расступались перед ней, но Веглао ничего не видела, кроме Кривого Когтя — он скалился от боли, его зубы были краснее его губ.

«Ты убил Ригтирна. Ты убил Тарлиди. Ты убил Тальнара. Ты убил Рэйварго. Ты убил всех нас. А я убила тебя. И ты никогда не вернёшься».

Кровь текла изо рта Мордрея, струилась по губам, капала с подбородка на грудь. Он машинально утирал её рукавом, ни о чём не думая. Он так долго был оборотнем, так привык к зверю в своей груди, что теперь, когда он исчез, чувствовал себя как будто физически неполноценным. Мысли исчезли, в голове было пусто. Хозяин, вождь, повелитель ушёл. Волк, что сначала был врагом, а позднее стал ближе, чем единокровный брат, тоже ушёл. С того дня, как его отправили в ликантрозорий, он не чувствовал себя так… одиноко.

Он не чувствовал оборотней. Отчего? От того, что сам перестал им быть? Или от того, что оборотни исчезли вовсе? Он был уверен в том, что этот ужас постиг не его одного, что он обрушился на всех…

Он поднялся на груду развалин. Перед ним раскинулся город, почерневший от копоти, почти совсем пустой. Ночь ещё не закончилась, красная луна светила сквозь чёрный дым, но его тело не реагировало на неё, не отзывалось рывком в сердце, уносящим сквозь острые горячие ворота боли в новый мир, чёрно-белый, благоухающий кровью и страхом. Неужели ему никогда больше не суждено пережить этого?.. О нет, нет, только не это! Невозможно, чтоб он больше никогда не пронёсся по ночному лесу, как ожившая тень, не попробовал человеческой крови, не почувствовал, как теряет силы жертва! Зачем ему тогда жить? Для чего? Разве недостаточно было крушения мира тогда, когда ему было пятнадцать лет? Зачем он пережил это ещё раз?

Одну минуту…

Он заметил их — девчонку и двух парней. Убийцу Морики. Убийцу Щена. Убийцу Длинноты. Он видел, как один из парней подполз к другому, неподвижно лежащему на земле, как скорчился над его телом, как к ним медленно подошла девчонка. Молча смотрел на то, как та, кто убила его Морику, склонилась на миг над окровавленным лицом мёртвого парня, потом обняла живого.

Мордрей смотрел на них, а в его голове медленно проносились мысли о том, что эти трое были обещаны ему. Кривой Коготь обещал подарить ему их крики, обещал, что они будут истекать кровью у его ног. Но сейчас ему всего этого уже не хотелось. Ему хотелось только одного — чтобы прекратилось это чувство оторванности от всего…

Он развернулся и пошёл прочь. Кровь всё ещё текла, медленно, редко — за отпущенные ему полнолуния он убил многих, но всему есть предел. Он шёл всё дальше и дальше, туманные мысли пролетали в его голове. Что ему теперь делать?

«Проваливать отсюда, — подумал он. — Куда угодно. Прочь. Прочь. И не оглядываться…»

На дороге, ведущей из города, он всё-таки остановился и обернулся, потому что услышал за спиной шуршащие шаги. Обернувшись, он увидел Заячью Губу. Она шла медленно, раскачиваясь из стороны в сторону, и держалась за живот. Увидев Мордрея (до этого она смотрела себе под ноги), она вдруг тихо вскрикнула от радости и заторопилась к нему со всех ног.

— Мордрей! — закричала она срывающимся, дрожащим голосом. — Мордрей!

Тот ждал её, не двигаясь с места и даже не шевелясь. Добежав до него, Заячья Губа остановилась, прижимая руки к груди.

— Ты не видел Тальнара? — задыхаясь, спросила она, глядя на него снизу вверх прозрачными глазами, полными страха, отчаяния и надежды. — Ты чувствовал, как это… это… я не знаю, что это было… вождь… он умер, да?

Вопросы один за другим сыпались из её изуродованных губ. Мордрей безучастно смотрел на неё и ждал, пока она замолкнет. Наконец она перестала его спрашивать и затихла, не закрыв до конца рот.

— Вождь умер, — глухо сказал Мордрей. Заячья Губа втянула воздух с тихим свистом и вдруг схватила Мордрея за руку:

— А… А Тальнар? Ты не видел Тальнара? Скажи, ну… пожалуйста, скажи… — Её маленькое грязное личико сморщилось, сделав её похожей на уродливую обезьянку, и она расплакалась. Плакала она, как ребёнок — не пряча слёз и не закрывая лица ладонями. Мордрей, услышав её всхлипы, будто очнулся. Глаза его сверкнули, он вырвал свою руку из ладоней Заячьей Губы и от души хлестнул её по лицу. Женщина вскрикнула и разрыдалась ещё пуще, прижимая ладошку к ушибленной щеке.