Татьяна Любушкина - В лабиринте миров

— Что с ней? — я впервые открыла рот, с тех пор, как переступила порог избушки.

Дела бабки Настасьи были плохи. Глубокая рана располосовала грудь от самой шеи, двух пальцев не доставая до толстого бабкиного живота.

— Как только жива осталась, — сокрушалась тётка Марья. — Насилу отходили.

— Когда это случилось?

— Ой, да прямо днём. Мы с Настасьей к Чёрной горе ходили. Ямы проверить.

— Ямы?

Скотник Василий захихикал, а тётка Тамара подала голос, раздражённо громыхая крышкой эмалированного чайника.

— Ну, чего ты ей Маша голову морочишь? Расскажи, как есть.

Тётка Марья, будто этого и ждала. Удобно устроившись на скрипучем стуле, он хлебнула горячего чая, блаженно закатила глаза и принялась рассказывать, перемежая свой рассказ многословными отступлениями. Время от времени, тётка Тамара и бабка Вера вставляли свои пояснения, и в целом я услышала вот что:

«Не передать того ужаса, что испытали старухи, когда поняли, что я их разоблачила. Оно и понятно. Бабки почти век прожили, никто об их второй натуре и в бреду не помышлял, а тут Женька, замухрышка недалёкая! (про замухрышку, это зловредная бабка Вера высказалась). Потому, они не сговариваясь, нанесли разоблачительнице мощный удар, откинув её (то есть — меня) в новую реальность, после чего получили временную передышку и обрели способность думать.

Перво-наперво они увидали Тотошку, которому их заклятье оказалось нипочём и он по-прежнему скалил на старух острые клыки.

— Утопить его надо, девки, — озабоченно произнесла Настасья. — Беды он на нас навлечёт.

— Ещё чего! Утопить… — бабка Вера решительно встала на Тотошкину защиту. — Он больших денег стоит. Порода дорогая. Финка называется… иль не финка?..

Она взяла со стола кусок селёдки с налипшим к нему кольцом лука и поманила Тотошку:

— Финка, поди-ка сюда! Слышь? Хватит фырчать-то, ничего мы твоей хозяйке не сделаем.

Тотошка будто понял, скалиться перестал. Снизошёл до угощения и схрумкал луковое кольцо. Потом, подумав, съел и селёдку.

Подруги установили за мной слежку. Одна за другой их тени уходили на разведку в созданную реальность, где они оставили меня, возвращались, но вести, что бабки получали от своих разведчиков, всё больше ставили их в тупик.

— Кто ж она такая?

— Может звездочёт?

— Да какое там… как бы она смогла другие листы книги прочесть?

— Да-а-а… дела.

Старухи гадали, да рядили, пока Настасья не произнесла:

— А кого это убили?

Вопроса никто не понял, и раздражённые подруги потребовали объяснений.

— Что ты Настасья, правда, всё загадками говоришь, да ещё про убийства! Тут и так душа не на месте.

Бабка Настасья, не говоря ни слова, включила телевизор и нашла повтор вечерних новостей.

«…бизнесмен совершил тройное убийство: два подростка и супруга бизнесмена, были убиты в квартире элитного дома…»

Крупным планом показали фасад дома, кованую ограду. На секунду камера выхватила аншлаг, на котором чётко просматривался адрес: улица им. А.С.Пушкина, 13».

— Поняли?!

Вид у бабки Настасья был такой, словно она выиграла в лотерею.

Никто ничего не понял, и подруги потребовали объяснений.

— Дёрнулась она, — таинственно произнесла бабка Вера. — Прямо с лица позеленела, как про этого бизнесмена услыхала. С чего бы это?

Про интуицию бабки Настасьи ходили легенды, и подруги безропотно последовали на Пушкина, 13, узнать, какая связь между убийством трёх человек и бабки Вериной квартирантки Женьки.

На этом месте рассказа, я снова позеленела, торопливо хлебнула горячего чая, обожглась, поперхнулась и тётка Марья принялась колотить меня по спине, приговаривая успокаивающим тоном:

— Да ты не бойся, Женька. Мы твою куклу увели. Вон она в чулане сидит. Василий его охраняет.

Скотник Василий услышав своё имя, радостно осклабился и взял под козырёк.

— С нашим удовольствием. От меня не уйдёт.

— К-какая кукла?!

С обожженного нёба кусками слезала кожа. Я выплюнула комочек.

— Вася, покажь! — скомандовала бабка Вера

…Ох, уж лучше бы мне этого никогда не видеть! В маленьком чулане, заставленном вёдрами, банками, досками и ещё бог знает чем, сидел Борис Григорьевич. Или то, что от него осталось. Грязный, в рваной одежде. Волосы перепутаны, свисают на лоб мерзкими сосульками. Взгляд… да уж какой там взгляд. Так люди не смотрят. Бессмысленный, остекленевший. Ни радости, ни ненависти. Ничего. Кукла.

— Да ты не тушуйся, Женька! Чего его жалеть? Чай ты не ребёнок. Ну, сломалась кукла, сделаешь себе ещё!

— Ещё?!

Бабки переглянулись.

— Ты Женя, молодая ещё, — тётка Тамара похлопала меня по руке. — Эта кукла… она у тебя первая?

— Я не знаю! — от отчаяния мне реветь хотелось. Почему они называют Бориса Григорьевича куклой? Чего от меня хотят?

В разговор неожиданно вмешался скотник Василий.

— Хватит вам, бабы, девку-то мучить. Не учёная она. Ей объяснить надо по-человечески.

Он больше не улыбался и не называл меня дочкой. Смотрел серьёзно и глаза у него были трезвые, так, будто и не пил никогда горькую дядька Василий.

— Вишь, вы старые душой очерствели. Для вас кукла будто и не человек.

— Да какой же это человек?! У куклы души нет!

— Верно, нет. Да только куклы о том не знают. И страдают по человечески. И любят.

— Перестань! — тётка Марья поморщилась, будто услышала глупость. — Никого они не способны любить. Ни детей своих, ни близких. Для них одна страсть — тот, кто их к жизни вызвал. И тут уж они не знают не удержу ни чести, на всё пойдут, лишь бы угодить своему хозяину. Ты, Женька, на кой шут, это куклу к жизни вызывала? Чтобы тех двоих убить? Чем они помешали-то тебе?

— Они… — в горле пересохло, и я едва выговорила первое слово. — Они напали на меня. Хотели убить.

— Во-она что?! Тогда понятно. Не понятно только, как ты в том доме оказалась.

— У меня там… друг живёт.

— Друг? Хахаль что ли?

— Хахаль.

Бабки понимающе покивали.

— Только ты, Женька напрасно куклу чинить взялась. Неблагодарное это дело. Оттого бабёнка-то его и пострадала.

— Я уже поняла.

К тому времени я действительно уже многое понимала. И то, что бабки знают про ангелов куда больше чем я. И то, что их не удивляла и не огорчала моя способность сознательно вызывать к жизни ангелов. Кукол.

— Я поняла, — повторила я. — Только как вы его освободили? Его ж арестовали. Вроде бы…

Тётка Марья презрительно хмыкнула.

— Куклу увести из-под стражи — это дело плёвое. Да только, мы тогда скотину твою потеряли, помните, девки?

При слове «скотина», Тотошка приоткрыл веки, но, видно решил не обращать внимания на болтовню деревенских старух и снова задремал, изредка нервно подрагивая хвостом.

— Точно, он возле того дома и остался, — подтвердила бабка Вера. — Ну, так мы его кликать не стали. Время поджимало.