Наталья Якобсон - Роза с шипами

-- Вы забыли, что я-то летать не умею, - захныкал он, пробуя снова вызвать жалость. - Инфанта подтвердит, что для больного или покалеченного лезть в ледяную воду равносильно самоубийству.

-- Ты жив только благодаря Инфанте, - оборвал я одной строгой репликой все его жалобы. - Как она решит, так и будет. Если она разрешит тебе сесть в гондолу, пожалуйста, на здоровье, но если ей захочется посмотреть, как ты барахтаешься в воде, то тебе придется немного поплавать.

-- Она же не такая жестокая, - в восклицании Ройса послышался испуг.

-- Я хочу расположиться в фельце, а ты будешь грести, - Роза, как истинная леди оценила роскошную обстановку гондолы и решила выбрать для себя закрытую кабинку с занавесями и подушечками, а меня отправить на корму, как простого гондольера. Я не мог на нее обижаться и сказал:

-- Будь по-твоему!

Роза кинулась исследовать местечко, как будто, нарочно предназначенное для нее. Я потащил было упирающегося Ройса за собой на корму, хотя он и кричал, что на сквозняке простынет, но грести не понадобилось. Весло выскользнуло из уключины и легло поперек кормы, а гондола сдвинулась с места и поплыла сама по себе. Не нужно было ни отталкиваться от берега, ни сопротивляться сильному течению, против которого она шла. На опасных поворотах весло соскальзывало поближе к воде и начинало грести, но в остальные моменты движения гондолы были такими плавными и стремительными, будто ее подталкивали вперед незримые крылатые спутники - духи, ожидающие меня.

Роза распустила волосы и отстегнула перевязь со шпагой. Ей понравилось внутреннее убранство гондолы и то, как легко мы неслись против течения.

-- Если бы госпожа соблаговолила рассечь лезвием веревки на моих запястьях, то я был бы счастлив и благодарен, - заискивающим медоточивым тоном заговорил Ройс. Он умел льстить, но на Розу его комплименты и улыбки не произвели никакого впечатление. Она на треть вытащила из ножен лезвие, полюбовалась, как сверкает остро отточенная сталь в отблесках далекого лунного света, и убрала назад. Ее тонкие пальчики поглаживали эфес, а на лице играла совершенно очаровательная, шаловливая улыбка.

-- Пожалуйста, - захныкал Ройс, опасливо косясь в мою сторону. - Хотя бы ослабьте узлы. Бечевка так крепко затянута, что ободрала мне кожу.

Было сразу заметно, что Инфанта и пальцем не пошевелит, чтобы его освободить, но Ройс все-таки пробовал искушать судьбу. Неужели он всегда продолжал надеяться на удачу, даже в самые отчаянные моменты. Он попробовал поднатужиться и самостоятельно разорвать путы, но, естественно, у него ничего не вышло, зато запястья он, действительно, ободрал. Если минутой раньше он выдумывал про увечья ради красного словца, то теперь у него были все основания жаловаться на ссадины, но, получив их, он, наоборот, прикусил язык.

-- Знаешь, если бы мы плыли в маленькой рыбацкой лодчонке, то благодаря тебе давно бы уже перевернулись и искупались в холодной воде, - чарующим тоном обратилась к нему Роза. - Ты можешь хоть минуту посидеть спокойно? Ради меня?

-- Только ради вас, - Ройс тут же оставил попытки освободиться, то ли своим смирением рассчитывая вызвать побольше жалости, то ли рассчитывая выхлопотать награду за услужливость. Ну, прямо, как хозяйская собачонка, не без злорадства отметил я, еще чуть - чуть и чтобы заслужить похвалу он будет исполнять те команды, на которые обычно отзывается только пудель.

Ройс мои мысли прочесть не мог, поэтому был на меня не в обиде. Он же не знал, что про себя я окрестил его собачкой, а вслух я разумно решил этого не произносить во избежание нового скандала. На воде, вблизи входа в храм, возможно, за секунду до решающей схватки с местными духами наша словесная перепалка ничем хорошим не закончится.

Вдруг я ощутил резкий толчок, будто какая-то невообразимая, тяжелая птица камнем ринулась в ущелье с высоты и ударилась о борт гондолы. Острые, медные коготки поскребли по борту, но звук был слышен только мне. Мои спутники не смогли бы отличить скрежетание от тихого журчания воды.

Никакая птица залететь в ущелье не могла. Для этого мало было спикировать вниз. Невидимая преграда помешала бы любому вторжению. Ни один путь кроме как через арку сюда не вел. Хватило бы птичьих мозгов на то, чтобы слететь вниз по линии высеченных в камне ступенек и пролететь не над аркой, а порхнуть в ее узкий проем. Этим вопросом я не стал долго задаваться, потому что решил, что если бы у птички были ум, чутье или хотя бы инстинкт самосохранения то она ни за что не полетела бы сюда. Даже слечь от выстрела из охотничьего ружья лучше, чем попасться в когти обитающей в ущелье нечисти. Ни один орел, ястреб, гриф или коршун не решился бы залететь сюда. Да и зачем? В водоеме не водилось рыб. Птице здесь делать нечего. И все-таки меня не оставляло настойчивое ощущение того, что где-то за моей спиной острые когти держаться за лепное украшение борта и широкие медные крылья размахнувшись, осеняют своей тенью гондолу.

Я не стал оборачиваться потому, что не ощущал опасности позади. Она исходила спереди, из того места, куда нас несло по прихоти провидения. Что бы за существо не распахнуло свои крылья над водой, оно всего лишь сопровождало нас и не стремилось причинить нам вред.

Я первым заметил мраморные ступеньки и вход занавешенный шторой с кистями. Своеобразный, роскошный причал. Еще до того, как нос гондолы ударился о выступ нижней ступеньки, я перепрыгнул через борт и очутился на берегу. Мне не пришло в голову отыскать канат и измерить дно. Я даже не предполагал, что основание лестницы упирается в дно. Плоским, натертым до блеска мраморным ступеням не нужна была твердая опора, они высились прямо над водой древние, как само мироздание и еще более вечные, чем мир вокруг них. Ведь страна окрест ущелья ныне сравнялась с землей, а храм из мрамора, залов разделенных бархатными занавесями и зеркал доказал свою непоколебимую прочность.

Роза обнажила шпагу и пошла вперед. Ройс, поняв, что пути к отступлению отрезаны, с унынием бросил последний взгляд на гондолу и поплелся за нами. Кто-то позади нас царапался и махал крыльями, прячась за борт гондолы, но мне уже не было до него дела.

Роза приподняла рукой тяжелую занавесь, кисти с мягким шелестом приподнялись, откуда-то извне блеснул свет, и вдруг острая плеть терновника вцепилась в руку Розе, обвила запястье, как живая извивающаяся гадюка. Острые шипы царапнули кожу, порвали до локтя рукав. Роза тихо вскрикнула, заметив, что такие же ветки ползут к ней со всех сторон входа. Ветки шиповника, унизанные тонкими цепкими иголочками справа и колючий терновник слева. Камзол Розы был безнадежно испорчен, а кожа оцарапана. Прежде, чем я успел кинуться на выручку, Розы рывком освободила руку, которой сжимала шпагу и размахнулась. Один удар и все терновые плети извивались уже на ступенях, навсегда отсеченные от корней. Второй, третий удар и от шиповниковых колючек не осталось и следа. Ветки валялись в воде вместе с несколькими цветками и ягодами.