Виктор Гвор - Другие семь дней

— А едешь куда?

— В Смоленск.

— По делу какому, или так, интересу ради?

— Прадед у меня там живет. Повидать хочу.

Врать Кирилл смысла не видел. Но и душу открывать не собирался. Официальная версия, которую он излагал чекистам в Бресте, звучала чуть иначе. Смоленский токарь Иван Неустроев умудрился в конце июня засунуть руку в станок. Отделался легко, тремя пальцами, но Кирилл, как правнук, должен предупредить, чтобы аккуратней был. Глядишь, и обойдется…

Попутчики вовсю обсуждали перспективы общения дедов и внуков. Кирилл вздохнул и с тоской уставился в окно. До Смоленска оставалось еще пара часов…

Закрыть номер. Красную табличку на ручку двери. По идее, персонал не должен теперь сюда заходить. Не бог весть какая маскировка, конечно, но все-таки. Одеть рюкзак, взять за руку дочь. Спуститься по лестнице, она выводит к маленькой двери, не видной с рецепшена, а лифт — шумное устройство. Возможно, я заигрываюсь в шпионов, но береженому и коктейль в руки. Будем действовать, словно разведчик в тылу врага.

Прокатчик был на месте, как и обещал. От старика пахло, нет, прямо таки воняло крепким кофе.

— Вы не передумали, мисс, — улыбнулся Селим, — это хорошо!

— Ой, я даже не знаю, — защебетала «блондинка», — всё-таки такая опасная штука, а остров так далеко…

Селим внимательно посмотрел на меня и неожиданно произнес по-русски:

— Не теряй время зря, дочка. Я не возьму с тебя денег. Старый Селим прожил долгую жизнь и научился разбираться в людях. Если через три дня ты не вернешь байдарку, он не будет поднимать шума. Потому что вчера вечером продал это бесполезное приспособление какому-то немцу. Я приготовил тебе два спасательных жилета и те штуки, которые ты просила. Кажется, русские называют их «юбки». И четыре бутылки с водой, по пять литров в каждой. Вода тебе потребуется.

— Я… — «вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Разведчица фигова!» — Вы знаете русский?

— Старый Селим много чего знает, доченька. Молчи и слушай. А еще лучше, слушай и одновременно носи вещи, — он взял большой тюк и пошел к воде. Оставалось только следовать за ним. — Иди метрах в ста от суши. Берега скалистые, и пристать можно далеко не везде. Если поднимется волнение — отойди подальше в море, но не теряй берег из виду. А если перевернетесь, держитесь за лодку. Она не утонет.

— Я знаю эту байдарку, — чего уж тут, раскусил меня дед, можно не ерундить, — ходила на такой по Волге. И по Ладоге.

Селим поставил тюк на песок и направился обратно.

— Это хорошо. Но Карадениз, Черное море — не ваша река. За день ты можешь дойти до Ризо. Это примерно треть пути. Там есть островок, на котором можно переночевать. Про то место не знают даже контрабандисты. Их надо бояться. И пограничников тоже. Тебе всех надо бояться. Помогай.

Старик взялся за ручку на носу байдарки. Я подняла корму. Дашунька с веслами шла следом. До берега старик молчал, сосредоточенно пыхтя. Только положив ношу у самой воды, продолжил инструктаж:

— Во второй день иди, пока сможешь и немного потом. Ночью пройди границу. Прямо под берегом, где нависают камни, есть подземный туннель. Там не ходят, слишком мелко. Лодка не пройдет. А там где не ходят, там и не ловят. Но твоя байдарка проскочит под скалой, не заметив дна.

Селим говорил, пока мы укладывали в байдарку вещи, надевали спасжилеты, сталкивали судно в воду, продолжал, пока я усаживала ребенка и пристегивала ей юбку… Селим рассказывал много, слишком много, чтобы можно было всё запомнить. Но я писала его речь на телефон. Пригодится. Все пригодится. Я не жадная, я — предусмотрительная. Жаль, что не всегда.

Когда всё было готово, старик замолчал. Я отвела байдарку от берега, забралась на место капитана и, натягивая «юбку» на рант «очка», услышала последнюю фразу:

— Ты задумала очень смелое дело, девочка. И очень опасное. Однако это твой единственный шанс. Кое-кто уже положил на тебя глаз, но его ждет большой сюрприз. Старый Селим верит в тебя. У вас, русских, всегда получается то, о чем другие боятся даже думать.

— До свидания, — просто ответила я. — Спасибо Вам.

— Прощай! Пусть Аллах будет к тебе милосердным.

Синие лопасти весел взметнулись в воздух, и байдарка стремглав понеслась вперед, под углом удаляясь от пляжа…

Третий день в лагере творилось нечто непонятное. На работу младших офицеров выводить перестали, свежие газеты не выдавали, даже радио было отключено. Попытки узнать, в чем дело, у охраны, натыкались на стену молчания. Пошли слухи, что началась война с Германией, а кое-кто уверял, что не только с Германией, но и с перешедшей на ее сторону Польшей, а также Англией и Францией. Збигнев впитывал их как губка. Ему, искренне верящему во все, что им рассказывали о «пшеклентных болшевиках», после содержания в лагере и принудительных работ на строительстве дорог, казалось, что все ранее прочитанное и услышанное было преуменьшением.

— Это москальское быдло на самом деле гораздо хуже того, что мы о нем думаем, — не раз говорил он своему другу и собеседнику, такому же поручику запаса, Мареку Кшипшицюльскому. — Я еще перед войной говорил нашему директору, что только мы, поляки — единственные цивилизованные люди на Востоке Европы. Теперь все могут видеть, как я был прав! Заставить потомственных шляхтичей, офицеров, работать на строительстве дорог — на это способны только варвары. Кого мы и видим, стоит только посмотреть на лагерную охрану. Настоящие монголоиды! Да и начальник лагеря точно такой же варвар, неспособный выйти за пределы инструкций и приказов. Видите — война только началась, а у москалей уже все посыпалось

— Вы уверены, пан поручик, что война началась? — Марек был настроен скептически, к тому же непонятно с чего, был уверен, что едва начнется война, русские всех расстреляют. — При той неорганизованности русских, которую вы описываете, мы уже несколько дней должны были бы наблюдать немецкие бомбардировщики. Вспомните, как германские «авионы» висели над нами с самого начала войны. Сейчас же ни одного налета, вы замечаете?

— Думаю, что все гораздо проще, пан Марек. Бомбардировщики Германии сейчас смешивают с землей передовые части большевиков, помогая наступлению армии. Как бы я хотел сейчас оказаться в рядах наступающих. Я бы отомстил пшеклентному быдлу за все…

— Не знаю, пан Збигнев, не знаю. Не уверен я, что война началась. Да и не станут немцы вступать с нами в союз. Они нас разбили, разделили нашу землю с русскими и воюют с англичанами. Зачем им восстанавливать нашу страну?

— Эх, пан Марек, какой же вы пессимист. Я уверен… — договорить Збигнев не успел, от помещения канцелярии раздались удары в било, сзывающие всех на построение.