Виктор Гвор - Другие семь дней

— Что это придумали, проклятые? — удивился Марек. — Не к добру это, пан Збигнев, спаси нас Матка Бозка Ченстоховска.

— Не бойтесь вы так, — перекрестившись, ответил Жепа. — Ничего нам большевики не сделают, англичан и американцев побоятся.

— Ну да, в тридцать девятом не побоялись, а сейчас испугаются, — ворча на ходу, Марек поспешил вслед за торопящимся к плацу у здания канцелярии Збигневым. Они оказались на месте одними из первых и сейчас с удивлением рассматривали стоящих у крыльца незнакомых высокопоставленных энкэведешников. Один из них развернулся и что-то сказал стоящему на крыльце сержанту. Тот, козырнув, скрылся за дверью. Пока сержант отсутствовал, на плацу собрались все польские обитатели лагеря. Последними, не торопясь, подошли полковник Саский и майоры Блянк и Сокул-Шохин, старшие из офицеров лагеря.

— Господа, — неожиданное обращение заставило всех насторожиться. Что еще придумали эти русские? — Некоторые из вас со мной знакомы, остальным представляюсь: лейтенант госбезопасности Хохлов, заместитель начальника управления по делам военнопленных НКВД СССР. Советское правительство уполномочило меня довести до вас, что территория современного СССР по неизвестным пока причинам перенеслась в будущее на семьдесят лет вперед. Сейчас за пределами советских границ две тысячи десятый год. Война с фашистами давно закончена, Польская республика восстановлена и получила часть земель разбитой в сорок пятом году Германии. СССР и Польская республика не находятся ныне в состоянии войны. Поэтому Советское правительство готово, руководствуясь принципами добрососедства и гуманизма, вернуть вас на родину. Но, вы должны осознать, что за границами СССР прошло более полувека и вы попадете в совершенно другую страну, к своим потомкам, которые могут быть и не готовы вас видеть. Поэтому наше правительство предлагает всем, кто желает, остаться в Советском Союзе и продолжить службу в рядах Вооруженных Сил СССР или работу по специальности на предприятиях промышленности. Желающие могут ознакомиться с условиями принятия гражданства СССР, в канцелярии лагеря.

Поляки молча выслушали речь лейтенанта, не прерывая ее даже шепотом. Только она закончилась, как вышедшие из-за спины Хохлова сержант и несколько солдат подошли к полякам и стали раздавать отпечатанные на великолепной мелованной бумаге, с цветными фотографиями, журналы на польском языке. Потрясенные поляки разглядывали полуобнаженную красавицу на обложке и так же молча расходились, унося с собой журналы…

Знал бы Томек, закупавший по просьбе своего приятеля Василия целый грузовик развлекательных журналов, для чего они понадобились, наверное, отказался бы эту просьбу выполнять.

Семья в полном составе собиралась редко. Изредка заскакивали дети. Их появление больше смахивало на визиты вежливости, чем на искренне желание проведать родителей. Еще реже видели в доме внуков. Как ни странно, самым частым гостем был правнук Федька, шестнадцатилетний оболтус, недавно обзаведшийся мотоциклом. Приезжал, скорее всего, не столько ради общения с «Ургросфатером», сколько ради хвастовства. В этом возрасте доставляет удовольствие хвастаться свободой. Но ведь не мотался же по сборищам мотоциклистов. Как их там, байкеры? Или моторадфареры? Не гонял по автобанам, пристроив сзади белокурую соплюшку. А наведывался к старикам.

Хотя и мотался, и гонял, и соплюшки присутствовали. Но ведь и наведывался. Одно другому не мешает. Мы же знаем…

Правнук вел себя совершенно по-русски. Врывался в дом без предварительного, за неделю, созвона с договоренностями, влетал без звонка и стука, бросал: «Здорово, дедуля!» и проводил час, два или три, налегая на бабушкины оладьи с магазинной сметаной. И сколько гостил, по-немецки ни слова. Знал, что прадед этого не любит.

Сегодня собрались все. Приехал сын с женой, ставшей солидной матроной, дочь, обе внучки: Ирина Сергеевна с мужем, а Оленька без своего хахаля, зато с маленьким Геной. И Федька, конечно, как без этого оболтуса-то!

Отсутствию внучатого зятя Степан Андреевич не расстроился. С самого первого знакомства, чванливый немец стоял поперек горла. А когда всплыло, что дед Генриха служил в СС и погиб на «Восточном фронте», отношения испортились окончательно. Муж Ольги к русским относился нормально, но дедом искренне гордился. А Степан Андреевич эсэсовцев ненавидел. Кто-то из таких убил Андрея Брусникина. Мог бы стрелять и в Степана, но того по малолетству на войну не взяли. А потому старик Генриха терпеть не мог. Да тот и сам не стремился к налаживанию мостов к угрюмому старику. Даже сегодня, на восьмидесятилетие, не приехал. И слава богу!

Стол накрыли по-русски, с винегретом и оливье, с отдельной подачей горячего. И пили сегодня только водку, из уважения к юбиляру, хотя Сергей и морщился украдкой. Разговор, как обычно, шел обо всем и ни о чем, без особых ухабов перетекая с темы на тему. Говорили по-русски. Не из-за того, что кто-то не знал немецкого, просто такой порядок завел у себя Степан Андреевич.

— А, кстати, — ни с того, ни с сего, сказал Федька, — Сталин объявил, что граждане СНГ и эмигранты могут получить советское гражданство. Если вернутся в Россию.

— Фридрих! — возмутилась Ирина, словно сын сказал что-то неприличное.

— Нашли дураков! — фыркнул Сергей. — В коммуналки с общим туалетом и кухней на восемь семей зовут! И «палочки» вместо зарплаты!

— Положим, — возмутился Степан Андреевич, — ты никогда не жил в коммуналке! И зарплату получал исправно. И неплохую!

— Зато вы с мамой жили! — начал заводится сын. — Или это на мою беременную жену бросилась с ножом пьяная соседка?

— Фира была не пьяная. Сошла с ума, — не повышая голоса, сказал Степан Андреевич. — С ума сходят в любой стране. Даже в твоей любимой Америке.

— В любой стране люди имеют отдельные квартиры, а не ютятся в комнатушках! — поддержала мужа Анна, единственная, чьё имя одинаково звучало, что в русском, что в немецком варианте. — И чокнутая дура не бросается на беременную соседку. Просто не имеет возможности.

— Коммунисты считают, — с авторитетным видом заявил Куно, — что вы сейчас всё бросите и поедете в Россию.

— Ага, счас! — возмутилась Оля. — Дружными рядами, в колонну по четыре под кумачовыми транспарантами помаршируем. Мой Генрих вообще не понимает, почему СССР до сих пор не забросали атомными бомбами. Терпеть режим, признанный судом преступным…

— Это каким таким судом? — поинтересовался Степан Андреевич, пока не повышая голоса. Хотя, хотелось. Ой, как хотелось врезать кулаком по столу, чтобы посуда попадала. И чтобы не звучали в его доме родные голоса, больше похожие сейчас на голоса врагов…