Виктор Никитин - Легенда дьявольского перекрестка

Краузе были воистину прекрасными людьми, добрыми и отзывчивыми, заботившимися обо мне не меньше, чем о собственных детях, при этом строгими, не позволявшими излишних вольностей.

С малых лет мне не давало покоя некое видение, застрявшее в памяти занозой, вызывающей пульсирующий зуд на грани с болью. В этом видении я был совсем маленьким, и грузная женщина качала меня на качелях, навевая сонливость нудным напевом:

- Козлик скачет по лужайке,

С пастушком играет:

Рожками его бодает,

Тут же убегает...

Откуда-то из туманного облака, как обычно бывает в детских воспоминаниях и снах, появился молодой мужчина, определенно позвавший меня, но не как Михаэля. Соскочив с доски качелей, я с радостным воплем понесся навстречу через весь большой двор, мощенный крупным брусом, участками просевшим довольно глубоко. Запнувшись и вскрикнув, я полетел вперед, готовясь к падению, содранным коленям и ладоням, но не упал. Крепкие руки подхватили меня, подняли. Сверху вниз, словно паря в воздухе, я смотрел в серьезное лицо мужчины, едва заметно выказывающего признаки испуга. Мне не приходилось сомневаться в том, что это и есть мой отец. Его глаза сияли жизненной силой и уверенностью. Почему-то мое видение казалось семье Краузе неуместным. Они вроде как побаивались его, списывая все на ничего не значащие детские сны, навеянные услышанными сказками.

Краузе дали мне отличное образование, нанимая специально для меня дорогостоящих учителей. Тогда я впервые стал догадываться, что мне либо покровительствует некая обеспеченная персона, либо кто-то оставил состояние, предназначавшееся исключительно на мои нужды. Опекунов об этом я никогда не спрашивал, поскольку быстро уяснил, что все равно не дождусь правдивых ответов о моих родных, моих возможных таинственных доброжелателях.

Когда мне исполнилось пятнадцать лет, Петер Краузе впервые вывез меня в Гайден - столицу Северного Пфальца. Причины поездки мне не сообщались, как и то, почему он не взял никого из своих детей. Весь путь мы проделали, храня молчание, в молчании прибыли в мрачный особняк незнакомого мне господина, который взял меня за руку и оставил в полном одиночестве в проходной комнате на втором этаже. Из нее можно было попасть в три другие комнаты через дверные проемы, занавешенные на тот момент тяжелыми портьерами. Мне запретили подходить к широкому окну, ведущему во внутренний двор, и усадили в центре комнаты так, что я смотрел в пустой угол.

В этом нелепом положении я, должно быть, пробыл около часа. То с одной стороны от меня, то с другой колыхались занавеси, то тут, то там образовывались узкие просветы, и через них за мной кто-то наблюдал. Было очевидно, что меня тайком рассматривают, изучают. Это было неприятно, но и одновременно вызывало немалый интерес, который подстегнул мою юношескую фантазию. От нечего делать я представлял себя потомком знаменитого капера, за поимку которого всеми королями мира была назначена крупная награда. Долгие годы он странствовал по морям, доверив единственного сына своим самым преданным товарищам. В моем воображении он не так давно погиб при невыясненных обстоятельствах, и вот теперь каперское братство призовет меня найти и покарать убийц отца. Потом я представил, что каким-то невероятным образом являюсь претендентом на внезапно опустевший императорский трон, и верные слуги все это время скрывали меня от опасностей разоблачения. Поскольку я не смог выстроить четкую картину того, кто такие верные слуги, и зачем они меня от кого бы то ни было скрывали, то развивать эту линию не стал, углубившись в новую идею, согласно которой незадолго до моего рождения звезды сложились так, что указали на рождение нового пророка - меня, разумеется.

Можете смеяться над этими фантазиями, только помните, что в ту пору мне было всего пятнадцать лет.

Я вынырнул из мира иллюзий, когда услышал стук подков, звуки разворачивавшейся во внутреннем дворике кареты. Напрочь позабыв о требовании не покидать стула, я кинулся к окну. Во дворе незнакомец крепко обнимал Петера Краузе, после чего вскочил на подножку кареты и поднял взгляд точно на меня. Это был тот самый мужчина, который во снах спасал меня от падения, разве что сильно постаревший. В глазах отца я не смог разглядеть знакомой мне уверенности.

Распахнув окно настежь, я высунулся по пояс, нисколько не опасаясь упасть вниз, не задумываясь об этом, и сделал первое, что взбрело мне в голову - громко запел:

- Козлик скачет на лужайке,

С пастушком играет...

Отец резко перевел взор в сторону, однако я успел увидеть поблескивавшие капли слез, катившиеся по его щекам. Все так же не поднимая глаз на меня, он скрылся в полумраке тут же тронувшейся кареты. Как экипаж покидал двор, я не видел, потому что вбежавшие слуги оттащили меня от окна. Я не сопротивлялся, лишь бормотал, называя себя полным дураком, спутавшим предлоги в хорошо мне знакомой детской песенке. Отчего-то мне казалось тогда, что спой я "козлик скачет по лужайке", а не "на лужайке", и все сложилось бы иначе: отец бы улыбнулся и поднялся в комнату, чтобы остаться со мной навсегда.

Всю обратную дорогу до Бреверна мы с Краузе не обмолвились ни единым словом. Петер нервничал, а я был погружен в собственные мысли и не переставал корить себя за то, что не выдержал легкого испытания, не угадал пароль для свидания с отцом, хотя прекрасно понимал: это был не экзамен, а последняя встреча, в которой никто из нас ничего не мог изменить.

Краузе наотрез отказались пояснять мне случившееся и просили поскорее выбросить увиденное из головы. Когда я уже готовился ко сну, Хельга проскользнула в мою комнату и тихо, чтобы никто, кроме меня, не услышал, сообщила:

- Скоро ты все узнаешь. Наберись терпения и не торопи события. Это может оказаться опасным.

- Хорошо, - ответил я, с горечью понимая, что время секретов не завершено, но и чувствуя радость, ведь мое долгое ожидание истины скоро заканчивалось.

Через несколько месяцев в дом Краузе прибыл со свитой пожилой господин, представившийся Лукасом Зайделем, управляющим делами княжеского рода, который мне ни при каких обстоятельствах нельзя вам назвать. Сбылось обещанное Хельгой. Зайдель не проявил ни малейшего интереса к Краузе, а от меня не отходил ни на шаг, все выспрашивая различные подробности о моей жизни. Он явно старался произвести на меня благоприятное впечатление и, надо отметить, превосходно владел умением расположить к себе человека. В конце концов между нами установились в высшей степени доверительные отношения, и я делился с Зайделем откровениями, которые вряд ли поведал бы своим опекунам.

Более всего мне нравилось прогуливаться в окрестностях городка вдвоем с Зайделем, когда я мог, не стесняясь его свиты, блеснуть эрудицией, рассказать о Бреверне, о Пфальце. И я, как обещал, не торопил события, достойно ожидая ответов, на мучавшие меня вопросы. В одну из прогулок мы остановились на горе, возвышавшейся над лесом, откуда открывался прекрасный вид на город. Помню, я рассказывал своему престарелому спутнику о том, что в детстве у меня никак не получалось взобраться на самую вершину, а он ни с того ни с сего проговорил: