Виктор Никитин - Легенда дьявольского перекрестка

Поведав об этом, старик Зайдель предложил мне два варианта развития событий. Если бы я решился громко заявить всю правду о себе, стал бы претендовать на титул и наследство моего отца, то уже не мог бы рассчитывать на мнимую гибель. Меня бы убили на самом деле. Второй вариант предусматривал получение нового имени, крупной суммы денег в качестве отступного и переезда в северные земли Империи по достижению мною шестнадцати лет. Я должен был навсегда забыть, кто я и откуда, никому не раскрываться и никогда даже близко не приближаться к местам, где появился на свет.

Я спросил Зайделя, не проще ли было вообще ничего мне не рассказывать или умело солгать? Он ответил отрицательно и с усмешкой взглянул на меня, как умудренный опытом старик смотрит на подростка, который с умным видом брякнул необычайную глупость.

- Рассказать следовало обязательно, ведь неизвестность и подозрения вечно толкают на поиски истины, - пояснял Зайдель. - И в этих поисках может произойти все, что угодно. Ты можешь обрести ложное представление о случившемся, проникнуться ненавистью ко всему и вся, погибнуть, но и уничтожить многое вокруг. Ты можешь натолкнуться на доброжелателей, желающих во что бы то ни стало видеть торжество справедливости, торжество истины в ущерб покою и миру. Можешь наткнуться на коварных подстрекателей, которые используют тебя в своих интересах. Что же касается умелой лжи, она обязательно бы всплыла и вышла нам боком. Солгать в подобной ситуации, пусть и весьма умело, можно через десятилетия, через века, но не тогда, когда еще живы свидетели, когда ходят по миру те, кто видит повсюду сплошные заговоры и тайны.

Вы все - первые люди, кому я рассказываю о том, что являюсь истинным наследником имперского князя. И этот рассказ делает очевидным мой выбор из вариантов, предложенных Зайделем: я выбрал жизнь, согласился на деньги и переезд. Разумеется, не все им сказанное я принял на веру.

Глава сорок первая

- И правильно сделали, что не стали безоглядно верить словам Лукаса Зайделя, - несколько утомленным голосом прокомментировал Малах Га-Мавет. - Например, он сильно преувеличил честность Альфреда Вайстрауда. В том, что вы живы, следует благодарить вторую жену вашего отца, а отнюдь не герцога, который однажды подослал к вам отравителя. Помните, как вы заболели в возрасте восьми лет и неделю провалялись в горячке? Дочь герцога, узнала об этом, и заявила, что ни при каких обстоятельствах не допустит вашего убийства. В моем представлении такой поступок не логичен, учитывая ее стремление устранить возможные преграды для своих сыновей, хотя что я понимаю в людях? Ничего не понимаю и уже отчаялся понять. А еще Зайдель не признался вам в том, что до самой смерти вы будете находиться под пристальным наблюдением. Многие из тех, кого вы называли друзьями, искренне симпатизировали вам и это не мешало им были соглядатаями на службе у ваших братьев, посвященных в семейную тайну. Один из таких друзей был нанят лично Зайделем и несколько месяцев преследовал вас, пока ему не представился удобный случай завести тесное знакомство. Этого друга звали Густавом Шельдером, спасшим вас от вероятной смерти. Находясь в Зеенвице, вы так горько его оплакивали. Михаэль, переходите уже к истории о поддельном монахе. У вас не так много времени, чтобы делиться всеми откровениями.

Михаэль Бреверн хотел то ли что-то уточнить, то ли возразить, но сдержался и промолчал, отчего-то вспомнив Густава, своего умершего товарища, и его заливистый смех, который теперь стал казаться лицемерным и неприятным. Он только грустно покачал головой, продолжая:

- Как мне тогда показалось, получив ответ и удовлетворившись им, Лукас Зайдель решил, что его миссия выполнена, и потерял ко мне всякий интерес. Отправляясь в края, куда мне путь был заказан, он не попрощался со мной, не махнул рукой, хотя бы и безразлично, не удостоил кивком. Просто сел в карету и отбыл прочь в наилучшем расположении духа, оставив меня наедине с переживаниями и тягостными размышлениями.

А спустя некоторое время, за месяц до моего шестнадцатого дня рождения, в Бреверне появился францисканец по имени Матиас. Он прибыл в обществе двоих немногословных дурно одетых и грязных крестьян, по какой-то необходимости направлявшихся в ту же сторону, что и монах. Ни они, ни Матиас не имели за душой ни гроша и потому были вынуждены объединить свои усилия, поскольку в такой компании имели гораздо больше шансов найти у местного населения постой и получить кусок хлеба с кружкой кипятка. Кто-то наполнялся жалостью к бедным крестьянам, которых нелегкая доля погнала в дальнюю дорогу, а кто-то, глядя на них и брезгливо морщась, проникался сочувствием к нищему францисканцу, вынужденному путешествовать в неподобающем окружении.

Был вечер, и шел проливной дождь, а я сидел под дырявым навесом около конюшни, стремясь оттянуть момент, когда придется вернуться в дом. После отъезда старика Зайделя, я стал совершенно по-иному смотреть на семью Краузе. Меня очень и очень не скоро покинуло это невнятное смешанное чувство признательности и отвращения к своим опекунам. Горько это сознавать, но так оно и было.

Скрип крестьянской телеги я услышал издали, но не мог видеть ее из-за сплошной стены ливня. Потом она выплыла из пелены дождя, и первым, за что зацепился мой взгляд, было правое переднее колесо, мотавшееся из стороны в сторону с жутким звуком, способным вызвать зубную боль, и грозившее развалиться в следующей же дорожной выбоине. Я задумался, а доедет то колесо, если б случилось, в Вену? Рассуждал я вполне всерьез и в итоге решил, что доедет, а вот до Праги точно не доберется.

Телега остановилась на углу дома, из нее выбрался молодой человек в коричневом монашеском балахоне и мерным шагом, не обращая внимания на разверзшиеся небесные хляби, направился к крыльцу. По-видимому, Краузе услышали нежданных гостей, потому что Петер выглянул за дверь, приметил монаха и вышел к нему навстречу.

Меня особенно поразило, что в телеге, сильно смахивавшей тогда на полузатопленную рыбачью лодку, двое путников сидели неподвижно, пока их не окликнул первый гость и не велел поспешить в конюшню.

Не знаю, какой разговор состоялся между Матиасом и Петером, но Краузе согласились предоставить гостям приют. При чем монаху предложили отдельную комнату в доме, от которой тот не отказался, несмотря на свою принадлежность к нищенствующему церковному ордену. Вдобавок он попросил у Хельги пару дополнительных подушек и плед. Крестьяне все два дня отдыха провели в конюшне, куда монах изредка приносил еду. Сейчас я не уверен, что смогу вспомнить лица тех крестьян. Не отпечатались они в моей памяти.