Виктор Никитин - Легенда дьявольского перекрестка

- Михаэль, твой отец - имперский князь, богатейший и знатнейший человек Империи, а я - его преданный слуга, направленный к тебе, чтобы предложить выбор.

Он назвал мне княжеский род, к которому я принадлежал, назвал мое настоящее имя.

Известие оглушило. Когда ты пятнадцать лет живешь, плодя в уме умопомрачительные фантазии, лишенные не то что изящества, но и стройности, элементарной логики, когда творишь иллюзии и образы, примеры которых о каперском братстве или новом пророке я вам уже приводил, а затем узнаешь истинное положение дел, то трудно сохранить самообладание. В мечтах ты можешь видеть себя цезарем Земли и повелителем Солнца. В мечтах ты с легкостью принимаешь все это, лихо восходишь к блистающему трону, по пути уже отдавая направо и налево распоряжения просто фантастической важности. В реальности же тебя вводит в ступор то, о чем ты давным-давно догадывался сам.

- О каком выборе идет речь?

Не знаю, почему в тот миг именно это стало интересовать меня прежде всего.

- О выборе между жизнью и смертью, - ответил Лукас Зайдель, и его дряблая старческая рука на удивление крепко схватила меня за локоть.

Мне не составило бы труда вырваться и убежать, но путь был отрезан, поскольку из леса к нам направлялись слуги Зайделя, вооруженные шпагами и кинжалами, которых обыкновенно при себе не носили.

Глава сороковая

- По-моему, вы обещали рассказ о монахе Матиасе, - чуть поморщился Малах Га-Мавет, когда Михаэль Бреверн сделал паузу, чтобы промочить горло.

Эльза и Хорст шикнули на него и одновременно вздрогнули от осознания своего поступка. Рассказ купца так увлек, что они напрочь забыли, кто сидит с ними за одним столом. Маловероятно, что, будучи в здравом уме, они бы осмелились выражать претензии самому ангелу смерти.

- Это важно, - ответил Михаэль Малаху Га-Мавету. - Вам, вероятно, все известно о моем происхождении, известны подробности встречи и предмет общения с Матиасом, однако мои друзья ничего об этом не знают. Для понимания того, что именно предлагал мне монах, обязательно следует знать эти обстоятельства.

- Ну, хорошо, - надул щеки Малах Га-Мавет и сложил руки на груди. - Буду ждать, раз эти обстоятельства обязательно следует изложить.

Самообладание покинуло Пауля Рейхенштейна, и он не выдержал, вспылил:

- Да вообще, если вам все досконально известно, а кое-что и вовсе наперед предсказано вашим ангельским анализом, к чему вам наши истории? Что за нелепая забава? Сумасбродство. Это чистейшей воды сумасбродство!

Ангел смерти сначала нахмурился, потом сделал обиженный вид.

- Да ничего подобного, - сказал он. - Мне просто нравятся истории, рассказанные живыми людьми, очевидцами. Терпеть не могу узнавать все из вторых рук: лишаешься эмоций рассказчика, выразительных взглядов, многозначительных шепотков и лукавых подмигиваний. Для меня истории из уст непосредственных участников - высшее наслаждение.

- Тогда сидите и наслаждайтесь, никому не мешая, - огрызнулся Михаэль, шумно выдохнул и продолжил: - Друзья мои, давайте условимся сразу: никаких истинных имен вы от меня в дальнейшем не услышите. Пусть все действующие лица останутся неназванными, а если кто-то из вас угадает их по причине сильной схожести наших миров, то пусть оставит эти знания при себе.

Итак, меня и Зайделя окружили. Не сразу я понял, что вооруженные люди с холодными лицами древних статуй, прекрасных и безразличных, были приданы Зайделю в первую очередь для того, чтобы я сам не наделал глупостей: не кинулся на старика с кулаками или камнем, не пустился наутек. Мы вернулись к подножию горы, где слуги сложили костер, поставили неподалеку от него два складных стула. Я совсем немного, но успокоился. Едва усевшись, Зайдель начал свой долгий, продолжавшийся до вечерних сумерек монолог, в котором изложил историю моей семьи и ближайших родственников, моего рождения. Рассказал он и о причинах моей разлуки с отцом. Вкратце передам вам основное.

Отец в двадцать три года унаследовал княжество и титул имперского князя после скоропостижной кончины моего деда. Мечтая многое реформировать, переиначить на современный манер, он с головой погрузился в заботы о владениях, доверенных ему Господом и императором. Вот только судьба заманила его в коварную ловушку, сыграла неприятную шутку, изменившую не только мою семью, но и наложившую определенный отпечаток на историю всей Империи. Проезжая через один из городов княжества, отец случайно повстречал девушку и с первого же взгляда потерял голову от любви. Он не мог думать ни о ком и ни о чем - только о желанной прелестнице. Отец влюбился без памяти, до приступов меланхолии, сменявшихся безудержной веселостью, до самоистязания и бессонницы, как могут влюбляться лишь безусые юнцы, впервые пробующие серьезное чувство на вкус.

Моя мать, отличавшаяся благоразумием, нескоро ответила взаимностью, поскольку ее род не выделялся знатностью и богатством, в силу чего она сама никак не подходила на роль жены князя. На роль любимой женщины, любовницы - да. Несомненно, общество высокородных было бы готово принять ее в таком качестве, но не как жену из низов. Отцу были безразличны чьи бы то ни было мнения, кого-то он сумел переубедить, с кем-то порвал все связи и отношения. Он твердо решил жениться на той, кого любил всем сердцем. Решил и женился. Тут и основательная ссора с собственной матерью, моей бабушкой, его не остановила.

Будучи хрупким и несмышленым малышом, я разрушил этот счастливый и короткий брак, ведь именно мое рождение убило мать. Отец был безутешен и не переставал оплакивать гибель обожаемой супруги. Постепенно к переживанию утраты добавилась столь сильное безразличие к окружающему миру, что многие врачи сочли молодого князя тяжело больным человеком и пытались лечить израненную душу вонючими притирками, холодными примочками и ядовитыми мазями. Однако в реальность его вернула война, которую из ложной благопристойности сейчас принято называть междоусобным конфликтом.

Зайдель уверял меня, что, выступая в защиту свободного города, осажденного другим князем, мой отец не искал какой-либо выгоды для себя или княжества, а пошел на это, пытаясь таким образом отвлечься от постигшего его горя. Я сомневался в этом тогда, сомневаюсь и сейчас. Мне не приходилось слышать, чтобы владетельные господа вели войны, опустошая казну и посылая на гибель тысячи своих людей, только чтобы развеяться, забыть о смерти возлюбленной таким оригинальным образом. Эта тема века назад отлично подходила для баллад менестрелей, но не срастается с правдой жизни. С другой стороны, я ведь могу заблуждаться, потому как чужая душа недостаточно освещена даже для самых проницательных взглядов. К тому же я абсолютно не знаю характер своего отца, не знаю, какие помыслы им двигали.