Роберт Силверберг - Король снов

Я отомщу за это, поклялся про себя Престимион.

— Матушка… — Его голос прозвучал хрипло, глухо, неясно.

— Я напугала тебя, Престимион?

Внутренне напрягшись, чтобы не дать матери почувствовать, до какой степени она была права, он заставил себя говорить сердечным, даже чрезмерно сердечным тоном и изобразил на лице нечто напоминающее улыбку.

— Конечно же нет, матушка — С этими словами он наклонился и легко поцеловал ее. — Разве ты способна когда-нибудь напугать меня?

Но обмануть ее не удалось.

— Я увидела это по твоему лицу, как только ты подошел достаточно близко, чтобы как следует рассмотреть меня. У тебя дернулся уголок рта, и это все мне сказало.

— Да, возможно, я немного удивился, — уступил он. — Но испугаться! Нет, нет. Ты, пожалуй, выглядишь немного старше. Ну и что, я тоже. Этого никто не может избежать. Это естественно. Это совершенно неважно.

Она улыбнулась, и ледяная резкость ее пристального взгляда чуть заметно смягчилась.

— О, Престимион, Престимион, я никак не ожидала, что наступит такой день, когда ты начнешь обманывать мать. Может быть, ты думаешь, что в этом доме нет зеркал? Я иногда сама пугаюсь, когда смотрю в них.

— Матушка.. о, матушка… — Он отбросил всякое притворство и прижал ее к себе в нежном объятии, пытаясь внушить ей, что с ним она в безопасности, что она может забыть обо всех тревогах

Она очень исхудала, стала почти бестелесной; он ощущал тонкие косточки и боялся слишком крепко обнять ее, чтобы случайно не причинить боль. А она с радостью прижалась к сыну Он услышал что-то похожее на всхлип — звук, подобного которому он не слышал от матери никогда прежде за все годы своей жизни, но, возможно, это у нее только перехватило дыхание, поспешил он успокоить себя.

Но разжав объятия и отступив на шаг, он с радостью увидел, что тяжелый взгляд матери смягчился еще немного, и в ее глазах даже появилось нечто, напоминающее прежний теплый свет.

Она кивком предложила ему следовать за собой и провела в простой небольшой зал по соседству, где на маленьком каменном столике с яркой перламутровой каймой стояла бутылка с вином и два бокала Престимион заметил, что, когда мать наливала вино им обоим, ее рука дрожала разве что чуть заметно.

Первые глотки они сделали в полном молчании Престимион глядел прямо в лицо матери и не пытался отвести взгляд в сторону, как бы больно ни было его душе.

— Матушка, это потеря Теотаса так повлияла на тебя?

— Я уже потеряла одного сына, Престимион, — твердым, спокойным голосом ответила она — Для матери не может быть ничего хуже, чем пережить своего ребенка, но я знаю, как преодолеть горе. — Она покачала головой — Нет, Престимион Нет Это не из-за Теотаса я так постарела.

— Я немного знаю о тех снах, которые ты видела Тэлайсме рассказала мне.

— Ты ничего не знаешь об этих снах, Престимион Ничего — Ее лицо потемнело, а голос зазвучал чуть ли не на октаву ниже — Пока ты сам этого не испытаешь, ты ничего не можешь знать о них И я молю Божество уберечь тебя от чего-либо подобного Ты ведь не видел таких снов, правда?

— Думаю, что не видел Мне иногда снится Тизмет Или же я блуждаю в каких-то странных и незнакомых закоулках Замка Пару ночей назад мне снилось, что я поднимаюсь на парящих санях на Третий утес, но так и не могу попасть туда Но ведь, матушка, каждый временами видит те или иные сны Обычные неприятные сновидения, которые рад был бы не видеть, но все равно забываешь через пять минут после того, как проснешься.

— Мои сны совсем иного рода Они не только глубоко ранят, но еще и остаются в памяти и в душе Престимион, позволь мне рассказать тебе о моих снах И тогда ты, возможно, поймешь.

Она медленно отпила из бокала, а потом принялась покачивать его в руке, внимательно разглядывая образовавшуюся воронку, как будто перед нею было что-то чрезвычайно важное Престимион ждал, не издавая ни звука Он кое-что знал о тех сновидениях, которые погубили Теотаса, о тех, которые терзали Вараиль и даже, в некоторой степени, о кошмарах Туанелис Но он сначала хотел услышать, что его мать расскажет о своих собственных снах, а лишь потом говорить с нею о том, что мучает всех остальных.

Некоторое время леди Терисса молчала, разглядывая вино в бокале Когда же она снова взглянула на него, ее глаза снова обрели тот холодный, твердый, пугающий яркий блеск, который был в них в момент их недавней встречи Но если бы он не знал причины появления этого блеска, то мог бы подумать, что это глаза сумасшедшей.

— Так вот как это происходит, Престимион Я ложусь, я закрываю глаза, я позволяю себе ускользнуть в сон, как я делала это каждую ночь на протяжении большего числа лет, чем мне хотелось бы признать — Она говорила негромко, спокойно, почти безразлично, словно рассказывала простую историю, какую-то легенду о человеке, жившем, а может быть, и не жившем пять тысяч лет назад. — И, это случается один раз в неделю, или два, иногда три… вскоре после того, как я засну, я начинаю ощущать странное тепло в голове за лбом, тепло, которое все усиливается и усиливается, пока мне не начинает казаться, что мой мозг охвачен огнем. В голове возникает пульсация, здесь… здесь… — Она прикоснулась к вискам и темени. — Появляется также ощущение яркого горячего светового луча, прорезающего мой лоб и входящего все глубже и глубже. Входящего в мою душу, Престимион.

— О, матушка, как это ужасно… матушка…

— То, о чем я рассказала, это еще самая легкая часть. После огня, после боли появляется само сновидение. Я нахожусь в суде. Меня судят перед орущей толпой. Против меня выдвинуто обвинение в самых отвратительных предательствах, самой грязной лжи, в обмане доверия тех, кому я была призвана служить. Это отрешение, Престимион. Меня отрешают от моего поста Хозяйки Острова за то, что крайне дурно справлялась со своими обязанностями.

Она умолкла, вновь поднесла бокал к губам и некоторое время сидела, крохотными глоточками смакуя вино. Было заметно, что этот рассказ стоил ей больших усилий.

Престимион был теперь почти уверен, что видения, сокрушившие ее, были посланиями от Мандралиски. Но какая-то часть его существа все еще отказывалась признать это, продолжая цепляться за бледную тень надежды на то, что дегустатору яда не удалось нанести удар по сознанию его матери.

Он попытался ухватиться за эту надежду.

— Прости меня, матушка, — он с раннего детства именовал ее только так, вкладывая в это обращение всю свою любовь, — но я почти не вижу разницы между этим сном и любым из моих, в которых я гоняюсь за Тизмет по коридорам с тысячами хлопающих дверей. Наши спящие умы, чтобы мучить нас, порождают самые разные причудливые нелепости. Но когда я пробуждаюсь от сна о Тизмет, я сразу вспоминаю, что она давно погибла, и сон развеивается, как утренний туман, как ничто, чем он и являлся на самом деле. Так и ты, пробуждаясь от этого безумного сна о суде над собой, конечно же, должна тут же понимать, что ты никогда…