Роберт Силверберг - Король снов

— Напротив, Престимион…

Деккерета все сильнее смущал тот факт, что он оказался нежелательным свидетелем разговора двух братьев; к тому же их беседа неожиданно превратилась в напряженный спор, при котором ему совершенно не хотелось присутствовать. Суть этого спора мог в полной мере понять только член семейства, тогда как посторонним здесь делать было совершенно нечего.

Если Абригант, полностью освобожденный от всех общественных обязанностей, после того как Деккерет взошел на трон, и, естественно, имевший возможность посвящать семейным делам гораздо больше времени, чем его брат — верховный монарх, полагал, что именно ему следует успокоить мать в этот трудный час… Что ж, согласился про себя Деккерет, у него были серьезные основания для такого мнения. Но Престимион — старший, и право решать, кому из братьев надлежит отправиться на Остров, должно быть предоставлено ему.

Кроме того, Престимион еще и понтифекс. Никто, подумал Деккерет, даже родной брат, не имеет права говорить понтифексу такие слова, как «напротив».

Впрочем, спор на самом деле не затянулся. Престимион еще минуту-другую выслушивал доводы Абриганта, стоя со скрещенными на груди руками и всем своим видом демонстрируя безграничную терпеливость, а затем прервал брата.

— Я понимаю твои чувства, брат, — почти без выражения произнес он. — Но у меня есть и другие причины — причины государственной важности, — для того, чтобы именно сейчас отправиться в длительную поездку. И Остров будет всего лишь первой остановкой на моем пути. — Он посмотрел на Абриганта, и его взгляд теперь был исполнен не братской доброты, а императорской властности. — Причиной этого являются как раз те дела, которые мы обсуждали, когда ты постучал в дверь. Так что, поскольку для меня поездка на Остров не только удобна, но и крайне желательна, то тебе нет никакой необходимости тоже отправляться в это путешествие.

Абригант отреагировал на эти слова расстроенным взглядом и несколькими секундами молчания. До него, казалось, далеко не сразу дошло, что последние слова Престимиона следует воспринимать как приказ.

Деккерет был уверен, что брат понтифекса очень недоволен. Однако продолжать спор не имело никакого смысла. Абригант выжал из себя улыбку, от которой веяло зимним холодом.

— Я вижу, Престимион, что в этом случае должен уступить тебе, не так ли? Ладно, уступаю. Если будет желание, передай матери, что я очень люблю ее, и скажи, что с того момента, как случилась эта трагедия, все мои мысли были обращены к ней.

— Непременно передам. А твоя главная задача — поддержать леди Фиоринду. Я оставляю ее на твое попечение.

К этому Абригант, казалось, тоже совершенно не был готов. Он и так уже был расстроен вынужденной капитуляцией перед братом в решении вопроса о поездке на Остров, а при последнем заявлении Престимиона озадаченное выражение на его лице сменилось ошарашенным.

— Что? Неужели Фиоринда останется здесь? Она не будет сопровождать Вараиль в ваших путешествиях?

— Думаю, что ей не следует ехать с нами. Вараиль пошлет за нею, как только мы возвратимся в Лабиринт. А до тех пор я предпочитаю, чтобы она оставалась в Малдемаре. — А затем движением, в котором, как показалось Деккерету, было куда больше монаршей властности, чем братской любви, Престимион поднял руки навстречу Абриганту. — Ну, брат, давай, обнимемся, и я вернусь к прерванному разговору.

Когда дверь закрылась и собеседники вновь заняли свои кресла возле стола, Деккерет повернулся к Престимиону и, прервав неловкое молчание, воцарившееся в комнате после ухода Абриганта, спросил:

— О каких путешествиях вы только что говорили, ваше величество? Если, конечно, нам следует о них знать.

— Я еще не принял окончательного решения. — Голос Престимиона оставался по-прежнему резким. — Совершенно ясно лишь одно: мы с вами в предстоящие месяцы должны пребывать в непрерывном движении. — Он взял шлем, который все это время лежал на столе, и позволил мягким металлическим петлям стечь из правой ладони в левую, словно горстке золотых монет. — Какая гадость! Я никогда не думал, что мне придется снова иметь дело с этой мерзкой выдумкой. Она едва не убила меня когда-то. Вы, наверное, помните, как это было?

— Мы никогда не сможем забыть это, ваше величество, — откликнулся Динитак. — Мы видели, как вы упали на колени, обессилев от напряжения, которое вам потребовалось, когда вы с его помощью направляли во все уголки мира свое послание, чтобы излечить людей от безумия.

Престимион криво улыбнулся.

— Да, так оно и было. И вы, насколько я помню, тогда сказали Деккерету: «Сними это с его головы». На что Деккерет ответил, что с короналем нельзя так обращаться, а вы просто приказали ему все равно снять с меня эту сетку, иначе, по вашим словам, миру очень скоро мог потребоваться новый корональ. Так что Деккерет снял с меня шлем… Интересно, Динитак, а вы сами сняли бы его с меня, если бы Деккерет отказался это сделать?

— Это некорректный вопрос, Престимион, — быстро сказал Деккерет, не пытаясь скрыть раздражение в голосе. — Почему вы об этом спрашиваете? Ведь я же снял с вас шлем, когда увидел, в каком вы были состоянии.

Динитак повернулся к Деккерету.

— Я нисколько не возражаю против вопроса, который задал понтифекс, — холодно произнес он. И продолжил, обращаясь к Престимиону: — Да, я снял бы его с вас, ваше величество. Безусловно, особа короналя является священной и до определенной степени неприкосновенной. Но никто не должен стоять праздно в то время, когда жизнь короналя находится в опасности. Я знал мощь этого шлема лучше, чем кто-либо другой. Вы тогда вложили в него все свои силы, ваше величество, и пользовались им очень долго. Это грозило вам большой опасностью. — Смуглое лицо Динитака еще сильнее потемнело от прилившей к щекам крови. — Я без колебаний снял бы его с вашей головы, если бы Деккерет не решился сделать это сам. А если бы Деккерет попытался помешать мне, я оттолкнул бы его.

— Хорошо сказано! — воскликнул Престимион, несколько раз хлопнув в ладоши. — Мне понравилось, как вы это сказали: «Я оттолкнул бы его». Вы никогда не были сильны в дипломатии и не страдали излишней тактичностью, правда, Динитак? Но, бесспорно, вы честный человек.

— Единственный в своем роду за десять тысяч лет, — добавил Деккерет и засмеялся Динитак, после недолгой паузы, тоже рассмеялся, искренне и сердечно.

Один лишь Престимион сохранял сосредоточенное выражение лица. Странное напряжение, овладевшее им с первого же момента этой встречи, еще больше усилилось после посещения Абриганта. Он ощущал в себе мощное нарастание некоего кризиса, словно что-то, что он с большим трудом удерживал под контролем, готово было вот-вот взорваться в нем.