Наталья Лебедева - Малахит

Всю свою жизнь Огонек испытывала ужас при мысли о том, что когда-нибудь сможет кого-то обжечь. Даже инстинкт самосохранения не мог заставить ее сделать огонь по-настоящему опасным. Она не могла убить и не могла искалечить Алмазника. В конце концов, Огонек была только маленькой девочкой, и сильна она была не в пожарах, а в фейерверках и в потешных огнях.

В отчаянной попытке спасти удивительно красивого юношу, который так благородно спасал детей, она и Алмазника окружила огненной стеной, но тот проскочил сквозь тонкую пламенную завесу, словно не заметив ее.

Карат очнулся и, жалобно поскуливая, уполз подальше от странных камней. Он все еще боялся их и все еще испытывал к ним жалость — они дрожали так, будто хотели вырваться из подземного плена и не могли.

К хижине пес подбежал уже после того, как девочка зажгла свои потешные огни. Пламя слепило глаза, чуткий нос едва выносил запах гари, и пес предпочел укрыться за ближайшим кустом. Через некоторое время Паша с малышами выскочили из дома. Потом Алмазник прижал их к стене. Карат хотел было вмешаться, но не успел — врага окружила плотная стена пламени. Прорвав завесу, Алмазник оказался напротив пса.

Тяжелый и слишком крупный даже для большой собаки Карат прыгнул на спину врага, но немного не рассчитал и перелетел через него, правда, сбив противника с ног, и тут же бросился на него снова. К тому времени принц успел лишь перевернуться на спину, и зубы пса сомкнулись у него на горле.

Карат был готов продержать врага всю ночь, пока Паша не уйдет достаточно далеко.

Через лес плачущих и испуганных малышей Паша нес на руках. К границе подошел совершенно обессилевшим. Ноги тряслись, руки казались отвисшими до самой земли, сердце бешено колотилось где-то в районе горла, мешая сглатывать.

Паша боялся, смогут ли малыши перейти черту между дубами. В этот раз они пробыли в деревне гораздо больше часа. Он осторожно подошел к дубу, и тут сбылись все худшие его опасения. Кроха выгнулся на его руках так, что Паша едва не уронил его. Глаза малыша закатились, он тихонько застонал и обмяк. Листика вырвало прямо на Пашу. Руки его, обхватывавшие шею спасителя, разжались и повисли вдоль тела. Боясь уронить малышей, Паша сел на землю.

Карат держал Алмазника за горло минут пять, то сжимая челюсти, то ослабляя хватку. Тот лежал тихо, только едва-едва, почти незаметно, сокращались мышцы его левой руки. Пес скосил глаза и увидел, как пальцы Алмазника потихоньку приближаются к посоху. Ждать смертельного удара пес не стал. Он придушил торговца, как придушила бы сучка мышь для своих щенков. Не убил. Нефрит не велел ему убивать.

Момент, когда Паша с детьми вышел из ворот, Вадим не пропустил. Крысенышево нытье не мешало ему больше — мальчишка уснул в ямке у костра, закутавшись в спальник.

Когда Вадим сбежал с холма, друг его уже пересек опасный рубеж.

Растолкали Крысеныша, покидали вещи в рюкзаки и бросились бежать сквозь темный лес — прочь от Алмазника и его подручных. Хорошо, что Вадим не забыл прихватить фонарики.

Через некоторое время их нагнал аделаидин пес.

Малыши чувствовали себя плохо. Кроха сильно вспотел, был очень жарким — Паша чувствовал это даже через одежду — и все время что-то неразборчиво бормотал и взмахивал ручками, но добудиться его было невозможно. Листик лежал на руках у Вадима совершенно неподвижно. Открытые глаза его смотрели вверх на усыпанное звездами небо, он иногда моргал, иногда с трудом сглатывал и молчал.

Паше было очень страшно. Он сильно устал и запыхался, но теперь на руках у него был больной малыш, и он не мог позволить себе отдыха.

Вадим остановился первым.

— Стоп! — сказал он, переводя дыхание, — надо решить, куда мы бежим. Моему совсем хреново. — Эй, ты, здесь где-нибудь можно найти врача? Ну, лекаря, знахаря — как они у вас называются?

Крысеныш пожал плечами:

— Вроде, по краю болот живут Травники.

— Лечат?

— Лечат.

— Как их искать?

— Пошли, покажу. Только я дорогу примерно знаю. У них же деревни нет. У них землянки накопаны. Так что мы можем день ходить, и никого не найти…

Светлым было майское ночное небо, и проплывали по нему серые тени облаков. Треугольники еловых вершин выглядели угрожающе, как лезвия широких ножей. Хрустели под ногами ветки, мягко пружинил мох. Фонарики помогали слабо, и ноги то и дело спотыкались о корни и кочки, проваливались в ямки.

Сначала они шли по лесу на юг, потом стали плавно поворачивать к востоку. По деревьям и кустам Вадим угадывал, что неподалеку большое болото, и именно его они огибают.

Постепенно лес переставал быть темным и представал перед людьми во всем богатстве оттенков серого.

Еще не встало солнце, еще не блеснула золотисто-зеленым сосновая хвоя, когда Крысеныш сказал:

— Здесь.

И пояснил:

— Вот тут где-то они и живут. А где точно — не знаю…

Вадим заглянул в преданные собачьи глаза и сказал:

— Ну что, собаченция. Тебе снова нас выручать. Ищи.

Пес присел на задние лапы и склонил голову набок, словно спрашивая о чем-то.

— Ну как тебе, дурик, объяснить? Дом ищи, жилье, людей ищи…

Тот как будто понял, встал и пошел вперед.

— Надеюсь, ты ведешь нас, куда надо. А то будет тащить еще целый день до своей родной деревни, — проворчал Вадим.

Но уже через пару минут они увидели землянку, сквозь крышу которой сочился ароматный дым. На пороге стояла старушка в черной душегрейке и темно-синей в мелкий цветочек юбке. Она смотрела на них с каким-то даже нетерпением. Когда гости оказались совсем близко, старушка проворно шмыгнула к ним.

— Ох, милые, — проговорила она и ласково погладила малышей по головам. — Отвар уже почти готов. Настаивается.

Кроху и Листика отнесли вниз по крутым ступеням и уложили на укрытую пестрым лоскутным одеялом кровать. Жилье знахарки не было похоже на звериную нору. Здесь было чисто, сухо, пахло березовыми вениками и — чуть слабее — смесью луговых трав. Лежанки, укрытые лоскутными одеялами, плетеные половички, высушенные тыквы и лук гроздьями, соленья в бочонках, деревянная утварь. Уют и спокойствие.

Хозяйка хлопотала возле детей — обтерла им личики прохладной водой, раздела, напоила отваром, дала в руки венички из сухих стебельков, и Кроха успокоился, и Листик закрыл глаза, и оба они засопели во сне, как сопят обычно спящие крепко дети.

Паша и Вадим сидели молча, боялись помешать доброй и суетливой старушке, которая своим поведением, своим воркованием над детьми внушала им безграничное доверие.

— Меня зовут баба Липа. С ними все будет хорошо, не переживайте. Пойдем завтракать. Лучше меня никто не лечит, — сказала она, как только управилась с делом.