Александр Гарин - Пути стражей

Невозможная, режущая боль пришла мгновением позже. Уже падая, Авернус успел обернуться, и с силой швырнуть направленным конусом холода в сумевшего подобраться к нему так близко, но еще неведомого врага. Перед его тускнеющим взором мелькнуло перекошенное животной злобой и скверной лицо с оскаленными зубами, и, увернувшись, немыслимым образом сбежавший подопытный вновь обрушил на своего мучителя уже умытый его кровью клинок. Меч он держал двумя руками и так, словно у него были сломаны все пальцы.

Старый маг вскрикнул, и тут же захрипел, когда покинувший его тело меч вонзился снова - в горло. Насевший подопытный в тупой ярости еще несколько раз всадил меч в сморщенную шею старика, почти откромсав голову от туловища. Потом скатился с распростертого трупа, размазывая кровь по лицу. И - замер, на четвереньках, тяжело дыша. Мешаясь с кровью, с его кривящихся губ слетала тягучая слюна.

Лежавшее у стены тело шевельнулось. Вурдалак медленно повернул голову туда. Избитая и обожженная демон попыталась приподняться на локтях. Она бросила взгляд на мертвого хозяина, и на лице ее появилось выражение радостного удовлетворения.

- Ты убил его! Убил старого Авернуса и освободил... вот эту. Вот эта благодарит тебя! Я...

Вурдалак издал рычание, перешедшее в громкий рев, и стремительно кинулся вперед. Меч он бросил у тела мага. Налетев на скованного оскверненной плотью демона, он вцепился скрюченными пальцами в ее глотку и зубами вырвал кусок мяса из горла. Демон визжаще взвыл, вызывая огонь на рвущую ее голыми руками и зубами тварь, но после поединка с магом, сил у нее оставалось немного. Разорвав хрипящее горло, вурдалак метнулся к оставленному мечу и, звеня по полу, притащил к подергивавшемуся демону. Обеими руками приподняв за рукоять, подопытный Авернуса что было силы всадил измаранный в крови клинок в изъеденный скверной лоб бывшей Командора.

На миг тело демона выгнулось - и обмякло. Вурдалак выпрямился, присев на пятки. Он тяжело и хрипло дышал, уже не вытирая потоков спеченной скверны, крови и плотских соков, в которых были вымазаны его лицо, грудь и руки. Потом медленно поднялся и, спотыкаясь, пошел прочь, шатаясь и придерживаясь за стены.

Реальность смазывалась перед глазами, то вытягиваясь, словно слюна, то сжимаясь до едва заметной точки. Ноги несли его - куда, он не знал, и думать об этом было гораздо тяжелее, чем идти. Он и так очень много думал в последнее время, и это отнимало все внимание и выпивало силы. Поэтому, он просто шел - он точно помнил, что ему нужно куда-то идти, и это - очень важно для чего-то. Для чего-то...

Комната, в которую он пришел, оказалась последней - дальше идти было попросту некуда. Однако ощущение, что он не дошел, и идти по-прежнему нужно, все равно не давало покоя, беспощадно мучая его и без того истерзанное сознание. Истерзанное чем? Он не помнил. Он ничего не помнил, кроме того, что нужно идти, и что если он не дойдет, случится что-то очень, очень страшное. Страшнее чем то, что только что произошло где-то там, позади, за пределами этой комнаты.

Тяжесть, давившая куда-то и чему-то мешавшая, усугублялась сильной болью во всем теле, и в особенности - в руках и зубах. Подняв руки так, чтобы их видеть, он тоскливо завыл - кто-то перекрутил его кисти, заставив их потемнеть, и зачем-то сломал почти все пальцы, скрюченные и черные.

Нужно было еще посмотреть рот. Оглядевшись, он увидел у стены круглое и блестевшее так, что в нем можно было бы даже немного увидеть отражение. С трудом, он поднял это перед собой и, в лившемся из окна тусклом зимнем свете, вгляделся в то, что показала ему круглая поверхность.

Щит со звяком упал на пол. Вурдалак замычал, прижимая стиснутые черные кулаки ко лбу. Боль навалилась с новой силой, но теперь в этой боли было что-то еще. Что-то, что не давало покоя больше, чем предыдущее чувство недовыполненного долга. Это что-то было сильнее, много сильнее, чем его почти погасшее сознание, оно могучим потоком вливалось в измененное тело, вытесняя остатки разума, заменяя его собой. Подопытный чувствовал, что его неудержимо влечет куда-то, влечет ласково и сладко, упорно и неизмеримо властно. Этот зов был сильнее, чем что-либо, когда-то слышанное им, сильнее всего на свете... Зов?

Зарычав испуганно и яростно, он пнул лежавший перед ним щит, ушиб пальцы и разозлился еще больше. В ярости сбросил стоящие у стены изъеденные ржавчиной доспехи, опрокинул полку, ссыпав на пол что-то мелкое и бряцавшее, и, не найдя больше ничего, на чем можно было бы выместить свои бешенство и страх, бросился к стоявшему у дальней стены столу, на котором лежал чей-то походный мешок.

Тесемки поддались неожиданно легко, и от удара о стену отброшенный мешок вывалил сразу половину разлетевшихся по комнате вещей. Подвывая, вурдалак вцепился в него, желая разметать остальное, и вдруг запнулся взглядом о едва приметный в истоптанной пыли крученый многоцветный шнурок.

Он вновь вцепился в голову, едва не оборвав истонченные почерневшие уши. Зов, то, что только что заполняло все его естество, заставляя яриться в невозможном бессилии, не пропал, но притих, затаившись на задворках сознания. В нечеловеческом усилии выдернув из небытия часть остававшегося ему соображения, он подхватил с пола шнурок и, зажав его в кулаке, вбежал вон, торопясь добраться, куда нужно, раньше, чем пелена безмыслия вновь накроет его - на сей раз окончательно.

Перед глазами вновь мелькали комнаты, коридоры и переходы, лестницы и деревянные двери. Он торопился. И он успел. Лаборатория Авернуса встретила его запахами реагентов, огня и - едва заметно - крови. Кинувшись к столу, он на некоторое время застыл, подергивая головой, и борясь со стремлением, рыча, разметать все, что на нем стояло. Отступивший было Зов надвинулся снова, путая понимание, отзывая, отвлекая, требуя двинуться прочь, прочь от спасительного стола, прочь из этой комнаты, из крепости... куда? Зачем? К кому?

Рыкнув, вурдалак дернул руками, сбросив часть колб и кувшинов на пол. На несколько мгновений они вспыхнули, окутав его удушающим дымом. Отпрянув, он стукнулся спиной о грубо сколоченный деревянный шкаф. И, обернувшись, внезапно вспомнил.

Кусая то, что оставалось от его губ, он медленно, почти бережно отворил скрипучую дверцу. В шкафу стояло множество склянок, заполненных на вид одинаковой жидкостью. Скрученная, почерневшая культя приняла в переломанные пальцы одну из них, и вдруг не удержала, выронив с плеском и звоном. Вурдалак прикрыл глаза. Потом потянулся вновь - обеими руками. Вытащив склянку, донес до скамьи, и присел, умостив ее на коленях. Затем, придерживая, вытащил пробку зубами и, поднеся узкое горлышко ко рту, сделал большой глоток. Подождал, и сделал еще один.