Елена Хаецкая - Изгнанник

— Да при чем тут сорок пять рублей ассигнациями! — простонал Моран. — На ладони у меня читай!

Девушка положила раскрытую книгу на постель страдальца, наклонилась над его ладонью и с трудом разобрала расплывающиеся каракули:

«Любимая…»

Она глянула в искаженное лицо Морана.

— Любимая?

— По-твоему, это ко мне обращено? — огрызнулся он. — Кто здесь «любимая», как ты считаешь, — ты или я? Читай дальше! Да поскорее, ты, малограмотная!.. Больно же — рука вся горит…

— «Любимая… Помнишь, как ты бранила меня на кухне?»

— Уж конечно, о чем еще можно вспоминать, как не о том, как ты бранила человека на кухне! — сказал Моран. — В этом ты вся.

— «Авденаго сдержал слово. Мы дошли до Калимегдана. Встречай меня в Петербурге».

— Кого встречать? Кто это к нам в гости засобирался? — всполошился Моран. — Я болен! Никаких гостей!

— Наверное, Евтихий, — сказала Деянира, отпуская руку Морана.

— Ты все прочитала? — нервно спросил Моран, водя ладонью по одеялу. — Перечитывать не будешь? Тогда принеси мокрое полотенце и смой это с меня… Кусачее такое. Чем они там пользуются вместо чернил?

Калимегдан запомнился Авденаго совсем другим, и сейчас тролль совершенно не узнавал его.

— Мы с какой-то другой стороны вошли, — сказал Авденаго своему товарищу. — В этом все дело. Если уж на то пошло, то я вообще не «входил» в Калимегдан в прямом смысле слова. Я там очутился. Посреди сада. В резиденции кхачковяра, понимаешь? Портал где-то там.

Город угнетал Евтихия. Дома здесь были еще выше, чем в Гоэбихоне. Они были выстроены из белоснежного камня, украшенного резьбой. Яркими пятнами на стенах выделялись живые цветы в маленьких вазонах. Все остальное было ослепительно-белым.

— Мрачновато здесь, — отметил Евтихий.

Они остановились на площади, окруженной галереей. Одна из улиц, выводящих с площади, круто забирала вверх: дальше начинались холмы, застроенные домами причудливой архитектуры. Крыши поднимались по склону террасами; иногда видны были деревья или вдруг в провале блестела вода: через город бежала речка.

— Нам туда, — сказал Авденаго без особой уверенности и показал на склон.

Евтихий не стал спорить. Ему было безразлично.

— Мне почему-то казалось, — признался Авденаго, — что в Калимегдане должны жить тролли.

— Почему? — удивился Евтихий.

— Потому что Джурич Моран — тролль.

— Может быть, здесь и живут тролли, — сказал Евтихий. — В каком-нибудь своем квартале. За стеной, чтобы посторонние к ним не шастали.

— Мы должны добраться до кхачковяра, — сказал Авденаго. — А тролли… — Он покачал головой и засмеялся. — Что ж, тролли! Скоро я не буду видеть вокруг себя никого, кроме троллей!

Путники поднимались все выше и выше по склону. Дома становились все меньше, и постепенно они перестали напоминать городские; началось предместье, которое, точно море, плескалось вокруг скалы — замка с тонкими белыми иглами-башнями. Твердыня Мастеров, их обитель.

Теперь на улицах чаще попадались жители. Как и говорил Авденаго, это были по преимуществу люди. Не тролли, не гномы. Эльфов здесь тоже не было и в помине.

— Найти бы таверну, что ли, — мечтательно протянул Авденаго.

Евтихий хмыкнул.

— А в Гоэбихоне не было постоялых дворов и таверн, — вспомнил он. — Потому что в Гоэбихоне не терпели пришельцев. Никакого праздношатания! Любой гость прибывал в этот город только по делу.

— Ага, очень умно, — подхватил Авденаго, — и где теперь Гоэбихон? Ф-фу-у… — Он дунул, показывая, как разлетелся город, уничтоженный Евтихием и Деянирой. — Ничего, скоро все переменится.

— Может быть, нам следовало уничтожить пергамент где-нибудь в лесу? — предположил Евтихий. — На безопасном расстоянии от… от Калимегдана.

Авденаго приостановился, уставился на своего спутника подозрительно.

— Это ты о чем?

— Если мы сожжем пергамент прямо здесь, может начаться… что-нибудь опасное для людей, — пояснил Евтихий.

— А мы с тобой — что, не люди? — удивился Авденаго. — Я, положим, не человек, но все равно не заслуживаю мучительно и безвременной кончины. Какого бы ты ни был мнения на сей счет.

— Не притворяйся, — сказал Евтихий. — Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Понимаю, но мне от этого не легче… Пусть пергаментом занимается кхачковяр.

— Странно, что ты так доверяешь предводителю гномов, — произнес Евтихий.

— Он единственный в состоянии принять верное решение, — ответил Авденаго.

— Почему? Потому что он нейтрален в войне Серой границы?

— Нет, — сказал Авденаго, — потому что он добрый.

Дорога, ведущая через предместье, закончилась у высоких медных ворот. Авденаго протянул руку, схватился за тяжелый молоток и постучал. Гул разнесся по всему мощному телу ворот, и створки медленно начали открываться.

Оба путника отступили на несколько шагов, глядя, как растет перед ними просвет, откуда изливалось сияние. Сперва это была совсем тонкая полоска. С каждым мгновением она становилась шире и шире, а свет, поначалу нестерпимо яркий, начал бледнеть, и наконец перед глазами молодых людей проступил город.

Не такой, как тот Калимегдан, в который они вошли в начале дня. Этот напоминал смятое кружево. Каждое строение было окружено своего рода резным каменным чехлом. Тончайшие узоры создавали впечатление изысканной хрупкости; даже прикасаться к такому зданию было страшно, чтобы не сломать или не запачкать какой-нибудь завиток.

Двое стражей ожидали чужаков у раскрытых ворот. Авденаго не мог отвести глаз от их лиц: матово-смуглые, удлиненные, с крупными, чуть раскосыми глазами и сплошной линией бровей. Эти существа точно не были людьми… И вдруг Авденаго понял, что до своего изгнания Джурич Моран был похож на них. Его лицо и сейчас повторяло их черты, только в карикатурном, искаженном виде.

Тролли из высших смотрели на пришельцев и безмолвно ожидали, когда те заговорят.

А Авденаго не мог вымолвить ни слова и только рассматривал их широко раскрытыми глазами.

Тогда Евтихий чуть выступил вперед и проговорил:

— Я — Евтихий, свободный человек, а это — Авденаго, выкормыш и холуй Джурича Морана. Мы принесли пятую вещь из тех, что Моран оставил в Истинном мире после своего изгнания. Нам нужно видеть кхачковяра.

Резиденция нового правителя Калимегдана фасадом выходила на улицу и со стороны тротуара воспринималась как еще один огромный дворец. Но если войти в прохладное, облицованное светлым камнем помещение и миновать несколько комнат, обставленных с какой-то отрешенной роскошью, то можно очутиться в саду, среди деревьев. Второго фасада дома попросту не существовало: жилые покои выходили на открытую галерею, а та, в свою очередь, распахивалась на вольный воздух. Дальше начинались деревья, кусты, оранжереи, клумбы, дорожки…