Ольга Ружникова - Изгнанники Эвитана [Дилогия]

— Я — гладиатор! Послушайте, я — гладиатор!..

Гай Ливий Марцелл поморщился. Да, он — немолод, толстоват. (Да и кто не толстоват — в его-то годы?) Ему уже не найти другой работы. Но и эта порой — невыносима.

Смена только-только началась. Впереди еще шесть часов. А этот юнец не даст и минуты покоя! Вон — намертво вцепился в ржавеющую решетку.

И когда уже поставят новую? Небось на празднества деньги есть! И на винные фонтаны для черни.

— Я — гладиатор! У меня сегодня выступление!.. Да вызовите же коменданта!

Коменданта, как же! Чего только плебеи не сочинят, чтобы выбраться из заслуженной тюрьмы! А этот, судя по акценту, — вообще из глухой провинции. У себя бродяжничать надоело — в Сантэю подался. Будто здесь своих бездельников мало!

Кого Ливий точно презирал сильнее, чем зажиревшую аристократию, так это — вечно требующий «хлеба и зрелищ» сброд. На месте Сената давно перестрелял бы всю эту шушеру или на галеры отправил! Всё польза стране.

— Я — гладиатор! Если вы меня не отпустите — расстреляют моих товарищей!..

Не расстреляют — кто ж послушается какого-то старого тюремного стражника Ливия Марцелла?

— Я — гладиатор!..

А то Ливий гладиаторов никогда не видел! Это ты — провинциал, в амфитеатре не бывавший. А Марцелл в Сантэе родился. В гладиаторы берут сильных, ловких красавцев. Что этому-то сопляку там делать — с его хилой мускулатурой?

И потом — гладиаторы не шатаются без дела по рынку рабов. И не ввязываются в уличные драки. Они вообще поодиночке не ходят. Потому как — чужаки.

А кто свои — мало ли, почему судьба вынудила, — те в увольнительные сразу домой. К семье.

А этот… тонкая кость, правильное лицо. Небось папаша с мамашей — промотавшиеся всадники, а сынок уже — голоштанный бродяга.

— Заткнись, а то схлопочешь! — рявкнул страж. Для порядка замахиваясь на юного наглеца древком копья.

Тот отшатнулся — аж ошалев от подобного обращения. Ну точно, аристократ бывший.

И Ливий даже получил пару минут вожделенного покоя. Пока парень по-рыбьи ловил ртом воздух.

Сброд голубой крови — ничем не лучше сброда потомственного. Даже хуже. Потому что у первых был шанс не стать грязью, а вторые выбора лишены. И врезать представителю подобных «аристократов» — удовольствие двойное.

Вот только для этого придется камеру отпирать. А там еще и другие есть — уже настоящие плебеи, половина пьяных. Чего доброго — решат, что всех бьют. Еще сдуру драться полезут.

Не подмогу же звать. Засмеют.

Собственные сокамерники бы, что ли, успокоили?

Ну, наконец-то…

— Заткнись, дай выспаться, придурок!

Молодец, чернявый! Крикни еще что-нибудь. А лучше — встань с соломы и врежь «придурку» между глаз, чтобы в ушах затрещало!

Вот только парень одурел окончательно. Потому как заорал:

— Я требую меня выпустить! Я — эвитанский дворянин, корнет Серж Кридель!..

Эвитанский? А почему не мидантийский, например? Кому какое дело, от какого монарха драпанули в Квирину твои дед с бабкой? Вспомнил родню, потомочек!

— Ну всё, довел! — взревел тот самый чернявый здоровяк со шрамом через всю щеку. И шагнул в сторону «аристократа».

Давно пора. Вот только камеру всё равно отпирать придется. Чтобы не прибил насмерть! Отвечай потом…

И именно тогда заскрипели ступени старой лестницы. Под тяжелыми, уверенными шагами десятника.

Совсем маленькой Ирия даже любила болеть. Вокруг тебя наперебой кудахчут все няньки разом. На ночь рассказывают сказки, поят вкуснющим медово-ягодным отваром…

Теперь же беглянка свалилась в совершенно чужом замке. И на руки чужих людей.

Ягодные отвары назначал долговязый, тощий и седой замковый лекарь. С ложечки, как понимала сквозь полубред Ирия, поила лично Катрин Тенмар. А горничная обтирала тело влажной жесткой мочалкой, почему-то называемой «полотенцем».

А еще Катрин каждый вечер подолгу расчесывала короткие перекрашенные волосы. И что-то тихонько, успокаивающе напевала. Но вот о чём? Мысли путаются…

Порой бред ненадолго ослабевал. Ирия вспоминала, где она и почему.

И волосы опять отросли у корней — сколько она их не красила? От тайны остались лишь клочья…

Ну и змеи с нею. Здесь уже всем известно, кто Ирия такая!

Угораздило же родиться такой дурой! Нужно взять себя в руки. За космы выдернуть себя из постели, сесть на коня и бежать! Нельзя болеть там, где знают, кто ты!

Вот-вот прибудут солдаты и увезут на плаху! А Ирия так больна, что не сможет ничего объяснить! Ни им, ни кому другому.

Куда там — не хватит сил даже взойти на эшафот! Им придется волочь ее — какой позор!..

А вдруг Ирию не отправят на плаху, а повесят или колесуют?! Надо немедленно бежать! Как только все выйдут…

И проваливалась обратно — в чёрно-багровую тьму…

— И чего ты хочешь на сей раз?

Шелестит белое платье. Сегодня оно традиционного цвета призраков.

Сквозь прозрачную фигуру темнеет древний гобелен — с чьей-то свадьбой. Жених и невеста в церемониальных нарядах — ну и тяжелых, наверное! И в коронах — еще тяжелее. Королевских или герцогских — не разобрать. Вокруг новобрачных — толпа придворных. А вот этот ящик похож на стоящий боком гроб, но должен быть алтарем.

Грустны и безумны глаза призрака. И это тоже — до боли привычно. Привычнее подлости Ревинтеров и наивности Ирии Таррент.

— Помочь…

— Да уж — ты-то помогаешь! — Забавно смеяться, зная, что всё это — не на самом деле. И тебя никто не слышит. — То подставляешь — отправляя в папин кабинет. То отвлекаешь Свитками Судьбы — пока меня маменька не прирежет. Что еще тебе понадобилось? Скажи уж сразу — и покончим с этим!

А вот орать — незачем. Голос и так хрипит — половины слов не разобрать. А в саднящем горле — противная горечь. Сон, а больно, как наяву.

— Я хотела тебя удержать… А ты катишься в пропасть! — грустно журчащий голосок вызывает желание верить. Вызывал бы — у прежней Ирии. — Зачем ты явилась сюда? Здесь древнее место, здесь спит древняя кровь. Здесь злой старик будит мертвых!

— Лучше злой старик, чем плаха и довольная рожа Ревинтера! — бесцеремонно перебила Ирия. — Хотя можешь мне еще что-нибудь присоветовать. Монастырь — был, приговор — тоже, плаха с топорами в перспективе была. Даже Альварен — уже в прошлом. Что еще новенького у тебя в запасе?

— Разве ты не сама просила Свитки? — укоризненный шепот призрака острой болью отдается в ушах. Тоже простуженных.

— Ты мне лучше без Свитков скажи, почему хочешь меня убить?