Тэд Уильямс - Проспать Судный день

— Я… я понимаю.

— Тяжело хранить тайны. Тяжело лгать. Тяжело быть одним с одними, и другим — с другими. Ты осознаешь это?

Конечно. Тогда я осознавал это лучше, чем когда-либо. Как я вообще мог пытаться выполнять дело Божие, не пребывая в Истине?

— Я противен Всевышнему?

— Ни в коем случае, Долориэль. Всевышний тоскует по тебе. Всевышний желает, чтобы ты вернулся к Его любви и счастью, которое она дарует. Как отец, видящий, как ребенок поступает неправильно, огорчается, но лишь потому, что малый сей не ведает, что творит. Он желает показать тебе путь жизни в Его любви. Ты желаешь этого?

— Конечно. Более, чем чего-либо.

Я спрятался внутри этой уверенности, сжался в комок, готовый сделать все, лишь бы вернулось это тепло.

— Но возможно ли простить меня? После всех плохих поступков, которые я совершил?

Ангел Утешения долго молчала, по крайней мере, так казалось. Медленно, как и все, что происходило со мной, я испугался, думая, что отвратил ее. Что ей неприятно говорить со мной.

— Ты действительно добр, Долориэль? — наконец спросила она. — Истинно?

— Да. Думаю, да. О Боже, как я хочу быть таковым!

— Но случилось многое — многое, что ты не планировал, то, что заставляло тебя делать трудный выбор. Ведь это так?

— Да.

Теперь я ясно понимаю, что вся моя ангельская жизнь, если изобразить ее в виде карты, была путешествием в правильном направлении, но я всегда выбирал опасные, сложные пути, многие — сложные, безо всякой к тому надобности.

— Да, я принимал решения. Некоторые из них были плохими.

— Как так могло случиться? Ты же желал добра, так ведь?

— Желал, но… иногда все было очень сложно. Иногда то, что казалось простым, становилось сложным.

— Всевышний чужд сложности. Он прост. Он есть любовь.

Меня охватило чувство глубочайшего разочарования.

Патиэль-Са права, конечно же. Каждый шаг в отдельности был правилен, лишь сейчас я это понимаю, но слишком часто я выбирал неверное направление. Как же Всевышний сможет простить мне столько ошибок? Я думал, что выбрал для себя любовь Каз, но как это могло быть любовью, если это шло против слова Всевышнего? Даже если она тоже любила меня, она являлась лишь орудием Врага. Я подверг опасности все Небеса, потому что думал, что знаю больше, чем Всевышний и самые доверенные Его ангелы.

— Ты задумался, Долориэль.

— Я… я не понимаю, почему совершил некоторые из своих поступков.

Патиэль-Са, похоже, приблизилась, по крайней мере, белизна вокруг меня снова стала теплее. Ее тепло окутало меня, будто одеяло, окутавшее дрожащее тело.

— Конечно же, не понимаешь, Долориэль. Потому, что ты не желал совершать неправильное, но в тот момент не понимал, что делаешь. Или же ты поставил свое суждение выше суждения Бога?

— Не знаю. Возможно.

У меня возникло очень странное ощущение. Будто я хотел заплакать, но вместо текущих из глаз слез нечто менее вещественное, но большее пыталось вырваться из моей души, вырваться, пусть даже это и убьет меня.

— Хотел бы я, чтобы все было по-другому!

— Это возможно. Небеса вечны, и это означает, что времени всегда достаточно. Но ты должен сам понять свои ошибки прежде, чем пытаться делать все заново. Должен сознаться в них прежде, чем простишь себя. Всевышний уже простил тебя, но ты сам продолжаешь держать себя в обители скорби.

Именно так. Обитель скорби. Это белое холодное небытие было лишь обителью моих собственных скорбей и ошибок. А их было так много!

— Ты должен подумать об этом, — сказала Патиэль-Са. Спокойная искренность ее слов утешала, как тепло неба после ливня. — Должен осознать свои ошибки. Должен увидеть их, чтобы от них освободиться. Где же ты ушел с пути Всевышнего, Долориэль? Где же ты отринул Его любовь?

И я рассказал ей. Рассказал все, что смог вспомнить, начиная с моих первых сомнений в лагере Зион и заканчивая самыми последними моими тайнами, сокрытыми от Небес, перед тем, как Темюэль меня сдал. Рассказал ей про Каз, про Сэма, про Третий Путь, про тайную войну, которую я вел с Элигором Всадником. И даже описал мое собственное путешествие в Ад. Единственное, чего я ей не рассказал, так это о том, что за кулисами многих событий стояла Энаита, хотя в тот момент я и не знал этого. На самом деле я вообще не упомянул об Энаите. Даже не подумал о ней.

Лишь позднее я понял, насколько странно это было. Ведь Энаита была корнем моих неприятностей долгое время и была виновна практически во всех моих преступлениях против Небес, тем или иным образом. Но, раскрыв содержимое своей души Патиэль-Са, я сделал это так, будто Энаиты вообще не существует.

Ангел Утешения слушала, а я описывал по отдельности все мерзкие мысли против Небес, приходившие в мою голову, каждый мой детский бунт против моих начальников. Иногда я начинал плакать от ужаса, осознавая, что сделал. Иногда глубоко внутри меня разгорался огонек радости, когда я освобождался от старых и тошнотворных страхов, от бесчисленных мелких проступков, нарушений субординации, лжи, в которой я был вынужден жить, памяти о друзьях-ангелах, которых я предал своей ложью. Патиэль-Са говорила редко, но я ощущал ее молчаливое одобрение. Когда она задавала вопрос, я чувствовал, что он наполнен любовью, и это заставляло меня отвечать со всей откровенностью. Она любила меня — Всевышний меня любил — и, более того, она понимала меня. Она видела добро, скрывающееся под моими ошибками, видела, как добрые намерения оборачиваются злом, не осознанным злом, а тем, что проистекает от неумения или невезения. Патиэль-Са любила меня. И я хотел, чтобы она никогда меня не покидала.

Казалось, это заняло не один день, но я наконец закончил рассказ. Ангел Утешения поблагодарила меня и заверила, в тысячный раз, наверное, что Бог меня любит. А потом исчезла, и я снова остался один в этой белизне — повисший в пустоте, успокоившийся, чувствующий облегчение. Я очистил себя. Я был пуст, я был готов снова наполниться Божией любовью и Истиной.

Я хороший, сказал я себе. Несмотря ни на что. Она знает это. И Всевышний знает это.

Лишь позже, после многих столетий в бесконечной пустоте, я вдруг понял, что повстречался с пыточным мастером Небес и до последней капли выложил ей все, что точно обречет меня на проклятие.

Вынырнув на поверхность в следующий раз, я ощутил себя больше похожим на свою обычную личность. Это означало, что я был зол, поскольку понял, что меня окунули в ангельский блеск, а затем сняли шкуру и ободрали до костей, и сделал это Ангел Утешения. Я выдал все свои тайны, так что то, чему предстояло произойти между нынешним моментом и вынесением приговора, было чистой формальностью. Я думал, что смогу выстоять перед большими мальчиками и девочками, но постыдно и ужасно ошибся.