Галина Романова - Бывших ведьмаков не бывает

— Ты кто такая? — опять прозвучал тот же голос. Доносился он, как ни странно, откуда-то со стороны, и гостья завертела головой, отыскивая его источник.

— Я заблудилась.

— Немудрено. Здесь нет дорог.

— Мне надо отсюда выйти. Как мне…

— А я почем знаю? Кто тебя сюда завел, тот пусть тебя и выводит!

— Но я не знаю, как сюда попала! — От разочарования, чужой грубости, усталости и обиды она заплакала. — Я не знаю, что мне делать!

— Вон, — сиплый голос чуть-чуть потеплел, — он тебя доведет.

— Кто? — встрепенулась она.

— Обернись!

Она бросила взгляд назад. Никого. Только череп на шесте сверкает желтыми глазницами, как живой.

— Это… он?

Ответом была тишина. Только огонь в глазницах вспыхнул чуть ярче.

Протянув руку, она осторожно коснулась шеста, на котором торчат череп. На ощупь выяснилось, что череп торчал на палке, которая была прикручена к шесту простой веревочкой. Развязав узелок, она взяла палку, сделала робкий шаг, другой…

Мир изменился. Это стало понятно сразу. Кромешный мрак исчез, уступив место обычной ночи. Сияние из глазниц черепа освещало ближайшие кусты и деревья. Можно было выбирать, куда поставить ногу, чтобы не наступить в грязную блужу или на кочку сырого мха, не ушибить о камень босые ноги, вовремя заметить потревоженную светом змею, не напороться на сучок. И сам лес стал реже. Она приободрилась, прибавила шагу, несмотря на усталость. Может быть, она найдет дорогу домой?

В лесу не было мертвой тишины. Шелестела сонная листва, поскрипывали стволы деревьев, где-то время от времени слышались крики ночных птиц. Но вот впереди послышался новый звук. Он приближался. Топот копыт. Всадник?

Она прибавила шагу. Кто бы это ни был, вряд ли это дикий зверь. А если и зверь, что с того?

Темная тень показалась впереди. Всадник на вороном коне направлялся ей навстречу. Высокий, худощавый, в остроконечной шапке, с падающими на плечи черными волосами, одетый во все черное, он ей кого-то напоминал. Уже хорошо — значит, не совсем незнакомец. Значит, ему можно довериться и попросить, чтобы он вывел ее из этого странного леса.

Вороной конь остановился рядом: он казался сгустком мрака на черном фоне.

— Что, красавица? Спешишь?

И в этот миг она его узнала. Колдун с чертовой мельницы! Она отпрянула, и вороной конь двинулся навстречу.

— Куда же ты? Иди ко мне!

— Нет!

Колдун протянул руки, чтобы подхватить, посадить на седло впереди себя. Она, защищаясь, вскинулась, поднимая повыше палку с черепом — и мертвые глазницы неожиданно вспыхнули так ярко, что даже ее глазам стало больно. Вороной же конь взвился на дыбы, отступил — и пропал, будто его не было. Только где-то вдали затихал злобный вой. Но ведь это не волки? Нет?

Она поспешила дальше, теперь уже через каждые десять-двадцать шагов прислушиваясь к звукам ночи, и вскоре опять услышала конский топот. Еще один всадник приближался навстречу.

Он выехал рысью, уверенный, сильный. Гнедой жеребец потряхивал гривой, коренастый плотный всадник в коричневой рубахе сидел в седле подбоченясь.

— Хо! Красавица? Куда это ты путь держишь?

Это был Тимофей Хочуха! Крик ужаса замер на губах. А разбойник расхохотался.

— В тот раз убежала, теперь уж не скроешься!

Не рассуждая, не думая, что и зачем делает, она просто-напросто ткнула в лохматую бороду разбойника черепом на шесте. И Тимофей Хочуха заорал не своим голосом, хватаясь за лицо, и едва не свалился с седла — борода, усы, брови, каштановые волосы его внезапно загорелись, объятые пламенем. Испугавшись крика, рванулся с места гнедой жеребец, пропал в ночном лесу. И долго еще вдалеке эхо носило отголоски отчаянных криков его седока.

А потом стихли и они, и не прошло и нескольких минут, как впереди опять показался всадник. К тому времени она вышла в березняк, и рыжего коня заметила издалека — тот грудью раздвигал молодые деревца, ломая хрупкие веточки. Его всадник был молод, строен, в алой рубахе и красных сафьяновых сапожках и так хорош собой, что сердце замирало. И в то же время он кого-то сильно ей напоминал. Так сильно, что она невольно поспешила навстречу.

— Это ты, милая? Вот это счастье! Я так рад этой встрече! Скорее ко мне!

Этот голос она не могла перепутать ни с кем другим. Это был ее отец! Но… разве князь не мужчина в возрасте? Юноша был молод, лет двадцати, рыжеволосый. И похож на князя как две капли воды.

Задумавшись, как такое может быть, она остановилась, и юноша нахмурился.

— Чего ты боишься, Владислава? Иди сюда!

Ох, как же ей этого хотелось! Но в тот самый миг, когда она уже готова была протянуть руки и позволить всаднику поднять себя в седло, в третий раз вспыхнул огонь.

— Да что ж ты делаешь-то, дрянь? — вскрикнул юноша, закрывая лицо руками, а ноги сами понесли ее прочь. Вслед ей неслись крики. Он звал ее. Единственный, кто именно звал, выкликая имя. Может быть, вернуться? А вдруг это не морок?

Она остановилась, задыхаясь от быстрого бега. Впереди в ночи темнел овраг, до него оставалось всего пять или шесть шагов. В самом деле, надо возвращаться. Не обходить же его?

Ноги дрожали от усталости, рука, державшая палку с черепом, затекла. Казалось, не будет конца и края этому лесу. Она почти обрадовалась, когда впереди показался еще один конь, серой масти. Сразу бросился в глаза всадник — русоволосый, статный, синеглазый, в белой рубахе.

Ее отчим.

— Ну наконец-то! Вот и встретились!

— Нет! — Она попятилась назад, размахивая палкой с черепом на ней.

— Да! Ты что думала? Я тебя везде достану! Не сбежишь!

Ткнул пальцем — и череп внезапно рассыпался прахом, обдав ее дождем костяных осколков. Освобожденный свет ударил по глазам…

…и Владислава пробудилась.

Первой ее мыслью было — какое счастье! Это только сон! Но потом она все вспомнила, и проблеск радости померк. Какая жалость! Это только сон… К горлу подкатили рыдания.

— А, проснулась?

Девушка приоткрыла веки, выныривая из омута сна, постепенно узнавала очертания предметов, вспоминая…

Она лежала на сиденье дорожной, наглухо закрытой кареты. Руки крепко связаны за спиной. Запястья затекли и болели, но щиколотки тоже спутаны, и лечь поудобнее никак не удавалось. Девушка прислушалась к ощущениям своего тела. Нет, кажется, того, чего она так боялась, пока не произошло. Темные шторки на обеих дверцах почти не пропускали свет — его заменяла масляная лампа, висевшая над откидным столиком. Напротив, на другом сиденье, расположился ее отчим и мучитель, Михаил Чарович. Закинув ногу на ногу, он внимательно наблюдал за девушкой. Отсветы масляной лампы бросали тени на его породистое лицо. В ее сне он был одет немного по-другому. Все встреченные ею люди были одеты одинаково — в простого покроя рубахи и штаны и сапоги, отличающиеся лишь цветом. А сейчас… впрочем, какое сейчас это имело значение?