Сергей Юрьев - Хрустальная колыбель

— Слишком часто приходится обращаться к силам, источника и сущности которых мы не знаем. — Она прикрыла глаза, подставив лицо первым лучам восходящего солнца. — И не знаем, когда и чем придётся заплатить за их помощь.

— Платить? А чем? Мне вот, например, кроме жизни, отдать нечего. А жизнь моя не так уж дорого стоит. — Олф стал рядом с ней и тоже посмотрел на солнце. — Я давно уже лишнего живу. Чего с нас взять-то?

— Жизнь… Как-то Святитель Герант мне говорил, что человек подобен гусенице, мертвец, пока его не сожгли, — кокон, а что вылупится из кокона — зависит от того, как прожита вот эта самая жизнь. — Сольвей закрыла глаза, и её юное лицо на какую-то долю мгновения стало похоже на маску, подобную тем, в которых актёры выходят на подмостки. — Неужели тебе никто не говорил, что смерти нет — есть только странствие по бесчисленным мирам?

— Говорил… Служитель Эрл во сне то же самое сказал. Но мне пока не до того. Вот однажды какой-нибудь удалец снесёт мне голову, тогда узнаю, что там будет. — Олф говорил спокойно, искренне считая, что воин для того и живёт, чтобы однажды погибнуть. — Да и не об этом сейчас разговор. Что делать — не знаю. Первый раз за всю жизнь мной командовать некому.

— Расскажи, как исчез Юм, — попросила ведунья, не открывая глаз. Её лицо даже в лучах восходящего солнца казалось бледным.

Больше всего на свете Олф не хотел вспоминать о том злополучном вечере: клочья тумана, воины-призраки, подобные теням, суматоха, толчея, безумие, страх, беда. И не хотелось верить в то, что всё это происходит на самом деле… А наутро казалось, что жизнь кончена, и всё, что происходит вокруг — лишь её отражение в мутном кривом зеркале, которое вот-вот лопнет, рассыплется на множество мелких осколков, в которых медленно и мучительно будут умирать отблески багрового заката. Стоп! Это тоже сон, который был забыт сразу же после пробуждения. Тогда, после исчезновения Юма, он не мог уснуть четверо суток, и в конце концов герольд Тоом заявил, что отрубит себе палец, если мастер Олф не выпьет отвара, приготовленного каким-то местным ведуном. Бывший шут оказался, как всегда, прав — ничто бы так не пошло Олфу на пользу, как сутки беспробудного сна.

— Тогда ещё кто-нибудь исчез? — прервала Сольвей его сбивчивый рассказ.

— Пара новобранцев из обозной охраны, только одного потом нашли, то есть сам пришёл. — Олф заметил, что ведунья медленно покачивается из стороны в сторону и что-то шепчет себе под нос. Он даже засомневался, слышит ли она его ответ.

— Я слушаю тебя, Олф, — отчётливо сказала она, и вновь послышалось невнятное бормотанье.

— Так вот — вернулся один, но сказал, что вообще ничего не помнит. А когда хотели его железом калёным приложить для памяти, он взял да и помер.

— Зря вы это…

— Так не приложили ведь, а хотели только. Клеймом с оберегом от одержимости…

— Знаю я это клеймо — им только одну одержимость другой заменяешь, а человек всё равно уже себе не принадлежит.

— А кто из нас себе принадлежит? Я вот, например, лорду служу. Он пропал, а я всё равно ему служу. Может, и я одержимый? А ты сама-то вон из какой дали примчалась. Ну, будь ты просто сама по себе — тоже всё бы бросила?

— Олф… Просто здесь я нужнее, чем там, где была, и… — Она не закончила фразу и вдруг начала медленно опускаться на колени, одновременно отстраняя рукой Олфа, который хотел подхватить её под локоть. — Они призывают Морха, Иблита, Аспара и Луцифа, они призывают тень Великолепного и Гордых Духов, заточённых в недрах Алой звезды. Они обращаются к тем, кто владеет силами Небытия, но утратил путь в сотворённый мир. Если здесь им удастся совершить свои кровавые ритуалы, эти силы сами проложат себе дорогу. Старухе нужна кровь, много крови. И ещё ей нужна боль, нестерпимая и страшная. Боль, ненависть и гнев — для неё пища, утоление жажды, спасение от собственной смерти. Она там, она прислужница Нечистого, хоть и ненавидит его, как и всё, что мешает ей обрести вечность и могущество, все, что не даёт её телу вновь обрести молодость. Они все хотят одного — сделать так, чтобы весь мир служил их похоти. Они все хотят одного, но каждый хочет этого только для себя. Когда-нибудь они истребят друг друга, но ещё раньше вселенная будет лежать в руинах…

Сольвей говорила всё громче и громче, веки её распахнулись, выпуская на волю слёзы, лицо исказилось гримасой ужаса, такой, что заставила Олфа отшатнуться. С той стороны, где поднималось солнце, с громким топотом бежал герольд Тоом, которого Олф накануне отправил обойти посты и слегка взбодрить воинов — перед рассветом начинается самое трудное время для стражи…

— Что с ней?! — кричал он на бегу. — Что стряслось?

— Помолчи! — Олф встал между герольдом и Сольвей. — Не мешай.

Теперь ведунья что-то шептала себе под нос. Слова можно было расслышать, но ни одно из них не было знакомо ни Олфу, ни Тоому. Только имена четырёх идолов временами срывались с её побледневших губ. На её недавний крик уже сбегались воины из ближних шаров, но Олф жестом приказал им остановиться, и они замерли в полусотне шагов.

Когда ведунья очнулась, солнечный диск уже налился раскалённым золотом, и почти всё войско собралось здесь, охватив полукольцом Олфа, Тоома и Сольвей.

— Идолы, обряды, печень девственницы, пляски у костра… Нет, не в этом суть. Эти жестокие игры в поклонение идолам — только начало. — Чувствовалось, что ведунья с трудом произносит слова, но то, что она только что узнала, не терпело отлагательств. — Старухе нужна резня, и ей не важно, кто победит, лишь бы было побольше крови, боли и ненависти. Это всё, что ей надо. А лорд Тарл — лишь игрушка в её руках, лишь верный раб своих страстей. Он ещё толком не знает, чем ему грозят затеи старухи, но пойдёт за ней до конца — и горе тому, кто попытается вернуть ему разум. Безликие всадники — лишь бесплотные тени Гордых Духов, но они приведут за собой несметные отражения монстров, сотворённых ими в глубине своих узилищ. И ужас, который они посеют одним лишь видом своим, не будет призрачен. Призраки обретают плоть, когда страх заставляет людей поверить в них.

Теперь она говорила тихо, но Олф искоса поглядывал на собравшееся вокруг воинство, надеясь, что никто, кроме него и герольда, не слышит речи ведуньи. Услышав такое, кто угодно мог впасть в отчаянье, которое могло обернуться либо непреодолимым страхом, либо нелепой безудержной отвагой. Дружинники верили Олфу, зная, что он не оставит их, что бы ни случилось, а если придётся погибнуть, то он готов разделить общую участь. Дружинники верили Олфу, но сейчас следовало утаить от них слова, которые могут показаться бредом человека, охваченного горячкой.

— Олф… — Ведунья перешла на едва слышный шёпот. — Отведи дружину от границы. Я останусь здесь и всё сделаю сама.